В тылу победу «приближали, как могли» в основном, женщины и дети. Давалось это огромным, с точки зрения современных людей, непосильным трудом. Но они так не думали, они так жили, и так трудились, и еще умели радоваться, как бы не было трудно. По крайней мере, так считает моя мама, которой скоро будет 93 года. Начну издалека…Хочется понять, откуда бралась их жизненная устойчивость, их силы. Из каких истоков?
Истоки силы
Моя мама, Анна Павловна Петрова, приехала в Туву в 1947 году после окончания Канского библиотечного техникума по распределению, и осталась здесь навсегда, много сделала для становления библиотечного дела, да и всей культуры в Пий-Хемском районе. 18 лет она возглавляла районную библиотеку, на ее долю выпало формировать фонды для только что открывающихся библиотек во всех селах района, готовить для них библиотечные кадры, потом столько же лет была заведующей отделом культуры. Под ее руководством во всех селах района были построены новые дома культуры. По выходе на пенсию еще много лет работала смотрителем в туранском филиале Национального музея Республики Тува, при этом выполняла обязанности и экскурсовода, и научного сотрудника, так уж водится в наших филиалах, общий стаж ее работы в культуре составляет более пятидесяти лет.
В молодые годы она была красивой, и при этом очень умной женщиной, такой остается и сейчас, в свои почти 93 года, что, говорят, бывает чрезвычайно редко. Читает книги, газеты, любит смотреть передачи на политические темы, чтобы быть в курсе дел страны. Сама готовит, по воскресеньям стряпает пироги, пытается что-то делать в огороде, несмотря на то, что все трудней и трудней становится двигаться.
Она родилась в простой крестьянской семье, хотя, может быть, и не совсем простой. Ее бабушка по матери была полькой, дочерью ссыльных поляков, попавших в Сибирь после шляхетского восстания 1863 года. Из какого сословия – пока не знаю, как не знаю и ее фамилии, только имя – Анна. Маму назвали в честь нее, тоже Анна. Известно, что у Анны был брат по имени Франц, который уехал в Польшу, как только это стало возможным, а Анна вышла замуж за Якова Нагорнова, которому успела родить двоих детей: Марусю, это моя бабушка, и Таню. И в возрасте двадцати двух лет прабабушка Анна умерла, оставив двух маленьких девочек. Жили они в деревне Гавриловка Красноярского края, тогда еще, Енисейской губернии...
Вспоминаются стихи Марины Цветаевой:
Сколько возможностей Вы унесли
И невозможностей сколько?
В ненасытимую прорву земли
Двадцатилетняя полька.
После смерти Анны, ее младшую дочь Таню взяла на воспитание сестра Анны, Мария, жившая в это время в Канске и прислуживавшая врачу Устиновой. В 18 лет Таня умерла от чахотки, от той же болезни, как и ее мать. Старшая, Маруся, осталась с отцом, который вскоре женился на женщине по имени Федора. У них родилась дочь Вера. Свою падчерицу Федора не любила, и когда умер отец, Яков Нагорнов, мачеха и вовсе не сдерживала своих чувств относительно падчерицы. Десятилетнюю девочку, снабдив прялкой, отправили жить в баню.
Видя такое отношение к Марусе, брат ее отца, Андрей Нагорнов взял племянницу в свою семью, где росла их единственная дочь Катерина. Жена, которую звали Феклой, относилась к Марусе, как к своей родной дочери. В этой семье Маруся жила вплоть до своего замужества.
Замуж она вышла за односельчанина Павла Ивановича Петрова и перешла жить в семью мужа, состоявшую из свекрови, по имени Варвара, ее детей Зины, Павла и Алеши. Старший сын Варвары Василий Ефимов жил уже отдельно своей семьей. Его отец, первый муж Варвары, погиб на Первой Мировой войне. От второго мужа, Ивана Петрова, у Варвары было четверо детей: старшая Саломонида, в то время уже была замужем, жила в Игарке. Еще трое – Павел, Зинаида и Алексей были при ней. Девичья фамилия бабушки Варвары была Рахманова, что говорит о ее татарском происхождении. У нее был брат Рахманов, имени его мама не помнит, он жил в соседнем поселке Бражном. Зато помнит его жену, очень маленькую ростом, по прозвищу Курочка. Тогда в деревнях любили всем давать какие-нибудь прозвища. Мама вспоминает один случай, когда этот Рахманов приезжал в гости со своей Курочкой и сыном Колей, ровесником мамы, и они с Колей играли в казаки–разбойники. И вот, этот Коля стал догонять маму, а та, чтобы он ее не поймал, как кошка вскарабкалась на высокий сруб для будущей избы, тот следом за ней. И тогда она в горячке игры, не раздумывая, спрыгнула вниз, упала на колени, попыталась встать, и не смогла. Все лето пролежала дома, на кровати, лишь иногда подползала к окну и с тоской смотрела на ребятишек, играющих на улице. А в школу некоторое время ходила на костылях, но потом все зажило. Зато сейчас, в старости, этот прыжок дает о себе знать.
А на окне – наличники
Усадьба Петровых была одной из самых лучших в Гавриловке. Крыша дома была не двускатная, как у всех остальных деревенских домов, а крестовая, скаты были на все четыре стороны. Внутри дом делился на кухню и горницу, к которым примыкали добротные сени и кладовая, выполненные из таких же толстых бревен, как и основная часть дома. При желании их можно было переоборудовать еще для двух комнат. На окнах были красивые наличники со ставнями, закрывавшими окна на ночь. Усадьба была огорожена добротным забором со всех сторон. Слева от дома были ворота для выгона скота, там же располагались стайки для коровы, овец и конюшня. Справа были еще одни ворота с калиткой, ведшие в большой двор, вымощенный толстыми досками. Здесь располагался амбар с ларями под зерно, муку, разные крупы. За амбаром был большой поднавес для телег, саней и разной упряжи. В дом вели два крыльца, одно парадное, дверь от него почему-то всегда была запертой, и второе, повседневное. В огороде было две бани – одна по-черному, другая, новая, по-белому. Но вскоре эта новая баня сгорела, и мылись все в той же бане по-черному.
Рядом жили родственники отца, его двоюродные братья Петр, Александр и Иван Нагорновы. Были ли они в родстве с отцом бабушки Маруси, Яковом Нагорновым, мама, к сожалению, не знает. Их дома были обыкновенные, не дома, а избы в одно помещение, крытые двускатными крышами. Но народу в этих избах ютилось много. Например, в избе Петра жило восемь человек – он с женой, дед Кузьма и дед Хмель, сестра жены и четверо малолетних детей. У другого брата, Александра детей было еще больше – пятеро. Сейчас трудно представить, как можно в одной-единственной комнатенке, где еще печь и все кухонные принадлежности, ютится семерым-восьмерым, а то и десятерым домочадцам. Но в те времена люди жили, и не тужили, лишь бы не голодали. Основным кормильцем был огород, где сажали много картошки, свеклу, морковку и другие овощи. На полях сеяли рожь, пшеницу, овес, коноплю и лен. Из конопли вязали веревки, изготавливали мешковину. Лен мяли, мочили, отбеливали, затем пряли и ткали холст, из которого потом шили всю исподнюю одежду: рубахи, штаны, кофты и даже платья. И вся эта трудоемкая и разнообразная работа со льном ложилась на женские плечи. Да разве только эта, и других забот хватало. У мужчин доля была тоже не легкая, все семьи в ту пору были многодетные. В семье Петровых росло пятеро ребятишек: старший Петр, 1926 года рождения, за ним Анна, моя мама, 1927 года, потом Надежда, Шурик, и самая маленькая- Валя.
Когда маме было лет пять, это1932 год, отец, Павел Иванович вместе с младшим братом Алешей поехали на Сахалин в поисках лучшей доли, Алексей так там и остался, а Павел вернулся, чтобы забрать семью. Но Судьба распорядилась иначе, по приезде, кстати, вся деревня его встречала, гуляли всем миром по этому поводу, он заболел тифом. Отъезд был отложен на время, а потом и совсем решили не ехать по какой причине – неизвестно. Только кончилось все плохо. В июле1937 года по чьему-то злому доносу, Павел Иванович был арестован и отправлен в Канскую тюрьму. Увели его прямо с колхозного луга, где он косил сено. Мама вспоминает, что сначала он сидел под арестом в колхозной конторе. Бабушка наварила ему яиц, а мама в дверную щелку смотрела, как он чистил яйцо и у него дрожали руки. Был он одет в холщевую рубаху и такие же штаны, выкрашенные бабушкой в коричневый цвет лиственничной корой. В этой одежде его и увезли. Брат Петя долго бежал по проселочной дороге вслед за удаляющейся машиной с отцом. А мама убежала в стайку и плакала там, чтобы никто не видел. Бабушка Маруся сколько-то времени ходила пешком в Канск, до которого было сорок с лишним километров, носила передачи, пока ей не сказали, чтобы больше не приходила и на кормильца не надеялась.
Расстреляли его по приговору тройки 6 августа, как выяснилось много лет спустя, а тогда говорили: десять лет без права переписки. Все эти годы семья надеялась, ждала, но тщетно… Однажды к ним приехал какой-то дядька, по-городскому одетый и привез, якобы, привет от отца, вроде бы как они вместе находились в лагере. Зачем он к ним приезжал, зачем нужно было это вранье, с какой целью, мама и сейчас понять не может.
Хоть и трудно жили, но всегда с песней
Бабушке одной очень было нелегко вырастить пятерых детей, но она смогла, и даже двоим из пятерых сумела дать специальное образование – маме и самой младшей Вале. Мама стала библиотекарем, а Валя учительницей. Кстати, мама тоже хотела стать учительницей, но в четвертом классе ей поставили «4» по уроку пения, и она решила, что петь больше никогда не будет, раз «4» – значит, она плохо поет. А если стать учительницей, речь шла о младших классах, надо преподавать и пение, вот тут круг и замкнулся. И она выбрала библиотеку, о чем никогда не жалела.
Чтобы дети не голодали, бабушка Маруся, или как мы, ее внуки, звали баба Маруся, работала не покладая рук: в колхозе имени шестого съезда Советов была стахановкой-тысячницей по вязанию снопов, на колхозной ферме доила десяток коров, да еще в довесок ухаживала за овцами и свиньями, но этой работой в колхозе детей было не прокормить, и она бралась в школе и в сельсовете полы мыть. Шила на заказ односельчанкам платья и другую одежду, благо была швейная машинка, доставшаяся ей после смерти тетушки Марии из Канска, родной сестры матери. Позднее, когда баба Маруся приезжала к нам в Туран, она шила и нам, своим внучкам, Тане и Наде. Кроила она очень просто: брала ножницы, кусок ткани и вырезала силуэт платья, потом сшивала швы, и к вырезу для головы пристраивала обязательный бантик. На все про все у нее уходило минут сорок. А наши соседи всегда с нетерпением ждали ее приезда, чтобы заказать половики, которые она ткала с большим мастерством, как из шерстяных ниток, так и из скрученного на веретене дранья из старых тряпок.
Конечно дети, кто был постарше, помогали матери: Петя, Аня и Надя в конце зимы готовили дрова в соседней березовой роще. Петя спиливал дерево, девочки ручной пилой распиливали его на части, брат топором колол их на поленья. Потом складывал в сани и на себе везли домой, где укладывали их в поленницу. И так каждый день, пока не заготовят дров столько, чтобы хватило на следующую зиму. На детях же было и все домашнее хозяйство. Да и в колхозе матери помогали, маме случалось вместо нее доить вручную колхозных коров, запаривать корм свиньям и кормить их. И полы помогали мыть в школе и сельсовете. А это тоже было непростое дело: полы были некрашеные, и оттирали их песком с помощью веника-голика. Доставалось всем, и взрослым, и детям.
Еще труднее стало, когда началась война. Семью обложили тяжелым налогом, надо было сдавать и масло, и мясо, яйца и шкуры. А была всего одна-единственная корова и шесть едоков. Но бабушка как-то ухитрялась и детей накормить, и еще соседским ребятишкам Кривицким иногда простокваши дать, у них коровы не было совсем.
С самого начала войны всех трудоспособных мужчин забрали на фронт, и вся работа в колхозе, которой и так хватало, теперь полностью легла на плечи женщин, стариков и подростков. Маме в ту пору было уже 13 лет, и она работала наравне со взрослыми и на поле, и на ферме. Особенно трудно было на току, где была тракторная молотилка. Мама рассказывала: «Я была маленькая ростом, худенькая и меня управляющий дядя Степан ставил, как считалось, на самую легкую работу – отгребать мякину. Эта мякина забивала и рот, и глаза, и уши, и ни одной минуты нельзя постоять без дела, иначе потом не отгребешь. Потом он поставил меня солому отбрасывать в кучу, которую тут же увозили и скирдовали, тоже нужно было поспевать, и я поспевала. В другой раз он определил меня на еще более сложную работу: поставил на мешки, в которые зерно поступало из молотилки. Здесь надо было быстро прикрепить мешок, а потом полный снять, а на его место новый прицепить, а этот завязать, взвесить на весах и кладовщику передать. Эта работа тоже оказалась мне по плечу, и тогда дядя Степан доверил самую ответственную операцию: разрезать на столе снопы, быстро подавать их барабанщику, который спускал их в барабан, где хлеб обмолачивался. Так вот постепенно я освоила все этапы работы сложной молотилки.
Молотили дотемна, а потом семь километров шли пешком домой. И так до глубокой осени. На заработанные трудодни почти ничего не давали. Все зерно отвозили в Иланск, на элеватор. Отвозили обозами. Обоз состоял примерно из десяти лошадей с санями, груженных мешками с зерном. Лошади уставали и возчикам приходилось почти всю дорогу идти пешком, чтоб лошадям было хоть немного полегче. А потом, эти тяжеленные мешки надо было еще затащить на элеватор.
Но больше всего я любила работу на полях. Вместе с мамой ходила жать хлеба, она жала, а я связывала сжатые колосья в снопы, а потом снопы укладывала в суслоны. Когда хлеб полностью сжат, его на лошадях, в основном, в ночное время увозят скирдовать. Эту работу мой старший брат Петя, который в начале войны уже работал помощником конюха, не давал мне делать, хотел, чтобы я, наработавшись за день, шла спать. А мне очень хотелось вместе со взрослыми работать и ночью, сил по-видимому, хватало. И вот однажды, когда уже всех лошадей разобрали, а Петя из конюховской уехал со всеми скирдовать, я пошла к конюху дяде Кузьме и попросила у него старую, хромую лошадь, на которой уже никто не работал. И на ней, вместе со всеми, работала всю ночь. Что-то веселое было в той работе».
А через два года, в 1943 году, председатель сельского Совета Бондарев направил маму на работу в почтовое отделение, где пришлось и телефонисткой быть, и письма разносить, а нередко, и похоронные извещения. Мама вспоминала: «Несешь такую весточку, а саму всю трясет – ну как ее вручать? Через наше отделение сводки по уборочной, сеноуборочной, севу, передавали все соседние колхозы, а их было около тридцати. Связь работала плохо, все время рвалась, а монтеров не было, аппаратура то и дело выходила из строя, я ее сама, как могла, ремонтировала. Слышимость была очень плохая, поэтому все, что говорили из райкома, я передавала председателям колхозов, и наоборот, председатели передавали информацию мне, а я передавала ее в райком. И так целый день, с 8 утра и до 11 вечера.
Утром, бывало, вижу в окно, как люди идут в поле работать, так хотелось все бросить и вместе с ними идти в поле: там всегда весело было. На поле идут – поют, с поля идут – тоже поют! Хоть и трудно жили, но всегда с песней. За эту работу мне платили колхозы продуктами питания, их забирала мама. Один раз ей дали куль муки, и она его на себе тащила несколько километров из другой деревни домой, в другой раз одиннадцать килограмм меда, это было неплохое подспорье для семьи.
И она предпочла библиотеку
Но работа на почте так подорвала мою еще неокрепшую нервную систему, что я решила ее бросить и ехать учиться в Канск, куда собирались мои подружки Клава Хлебникова и Маша Бондарева. Председатель сельсовета не хотел отдавать мой паспорт, но я ему сказала, что он нарушает советскую конституцию, по которой каждый гражданин имеет право на учебу.
Мы решили поступать в библиотечный техникум, меня взяли без экзаменов, так как в школьном аттестате были хорошие отметки, а Маша и Клава сдавали экзамены, но сдали плохо и их взяли условно, до первой сессии. Жили мы все трое на квартире у родственников одной из них. Жилье это было очень далеко от техникума и однажды, было это в конце ноября, стояли небывало сильные для этого времени морозы, девочки не пошли на занятия, а я пошла. После занятий взяла на всех хлеб по карточкам и несла его в руках. Несмотря на то, что была в вязаных варежках, отморозила руки, кожа на кистях вздулась и долго болела. Экзамены мои подруги не сдали и после первой сессии отправились домой. Я сдала все успешно и продолжала учиться.
Еще до первой сессии у нас, как и везде, на 7-е ноября были каникулы. И мы отправились домой пешком, транспорта никакого тогда не было, даже лошадей. Вместе с нами пошли еще ребята из нашей деревни, которые учились в пединституте – это Ваня Бондарев, Надя Мигуцкая и нас трое. Дорога шла вдоль леса, и вот когда нам оставалось пройти еще километров 18, из лесу вышло трое мужиков, и погнались за нами, восемь километров мы бежали что есть сил, а там была какая-то маленькая деревушка и мы забежали в чей-то дом. Только тогда они от нас отстали. Потом мимо ехала машина, груженая мешками, и нас посадили на эти мешки. Тогда во время войны, а это был 1944 год, развелось много бандитов, которые грабили, убивали, насиловали. В Канске была банда, которая на месте своих преступлений рисовала черную кошку, их так и называли: банда «Черная кошка». Тогда такие банды по всей стране развелись, даже знаменитый фильм с Высоцким в главной роли, об этом снят.
Был еще один случай, когда я возвращалась вечером из техникума вместе с двумя девушками и нашей поварихой тетей Машей, я шла с краю, начало темнеть. И вдруг кто-то сзади хватает меня за руку и тащит куда-то, девчонки испугались и разбежались в разные стороны, а тетя Маша ухватила вторую мою руку и кричит во все горло: помогите, убивают! В конце концов, этот парень меня отпустил, но страху я натерпелась».
Все годы учебы мама жила в Канске у знакомых бабушки Маруси, по фамилии Рукосуевы. В этой семье, кроме самих родителей, были взрослые женатые сыновья и все жили вместе в доме, разделенном на горницу и кухню. В кухне была большая печь, отгораживавшая небольшой закуток, где стояла кровать, на которой и спала моя мама. Не было ни пододеяльников, ни простыней, одеяло и все. Жили просто. Как вспоминает мама, за все время учебы у нее были одни единственные трусики, сшитые бабушкой из коленкора перед ее отъездом в Канск, а до этого она, как и все, носила белье из домотканой холстины. В Канск она приехала в белых шерстяных чулках, связанных ею самой из шерсти овечек, которых они сами и выращивали. А на ногах были чирки из той же овечьей шкуры, сшитые бабушкой. На зиму из овечьей шерсти катали валенки. Шерсть была своя, а катать отдавали знакомому катальщику. В первую зиму валенки у мамы кто-то украл, и некоторое время ей пришлось ходить в кирзовых сапогах, пока не скатали новые. Летом же все, включая взрослых, ходили босиком: на ферму, в поле, в сельсовет. В церковь, которая была в соседней деревне Александровке тоже ходили босиком, но обувь брали с собой, и в церкви надевали.
На зиму бабушка сшила маме пальто из старой зимней одежды, оставшейся от отца. Из своего подвенечного платья она сшила красивую блузку и хотела купить на базаре синюю бостоновую юбку, но мама, узнав, что за нее надо отдать куль муки, отчаянно этому воспротивилась, прекрасно понимая, какими трудами заработана эта мука, и как ее будет недоставать семье. Сама же она жила на то, что по воскресеньям наторговывала на базаре. Бабушка привозила табак, и мама продавала его маленькими стаканчиками, за день наторговывала на то, чтобы пропитаться неделю.
Туву выбрала сама
Зато в Туву, которую при распределении, выбрала сама, она поехала, одетая, как королева. У нее было новое демисезонное пальто, сшитое из ткани, которую привез из Германии дядя Иван Лапа, вернувшийся с фронта. Он же привез своей любимой племяннице красивую розовую кофточку, бархатный халат, который бабушка переделала на платье. И еще бабушка купила ей первые в жизни туфли. Вот с этим богатством она и поехала в неизвестную никому Туву.
Вместе с ней в Туву были направлены еще десять выпускников Канского библиотечного техникума, которых распределили по разным районам, маме достался Туран. Кызыл, куда они приехали 16 августа 1947 года, поразил будущих библиотекарей своими малыми размерами и песком повсюду, куда ни пойди. В столице Тувы они прожили еще почти неделю, не было транспорта, чтобы доехать до места назначения. Наконец, 21 августа появилась попутная машина в Туран и вот она здесь, где будет жить всю долгую оставшуюся жизнь. В горисполкоме ей дали провожатую, это была Елена Терентьевна Улатова, которая привела молодого специалиста на постой в семью Исаевых, ставшей судьбоносной для Ани. Здесь, в этой семье, она повстречала своего суженого, которого увидела еще в Канске, в обручальном кольце при ворожбе в зимние святки, а с ним и меня, свою старшую дочь.
И если раньше она всячески избегала парней, то с Евгением Сафьяновым все было иначе, это была любовь с первого взгляда и любовь безоглядная, любовь взаимная. К сожалению, совместная их жизнь не была счастливой, отец был до болезненности ревнив, и с этим ничего сделать было нельзя.
Семья Исаевых состояла из бабушки Груни, Аграфены Григорьевны, деда Ванифата Андреевича и их внуков от дочери Екатерины: Евгения, Вадима и Клары. Старший внук Виктор погиб на фронте, он был танкистом, сражался в Литве, на подступах к Вильнюсу, там и погиб. Посмертно был награжден орденом Отечественной войны I степени. Еще одна внучка, Римма, была замужем.
Старики занимали кровать на кухне, а все молодые жили в комнате, где стояло три кровати и комод. Маме дали место на кровати с Кларой. Жили старики, как и большинство жителей Турана, небедно. Было много мяса, всякой огородины. Бабушка пекла пышные булки хлеба, сметанные шанежки, UJNJDBла наваристые щи. Мясо обычно накладывалось на большое блюдо, каждый брал, сколько хотел. Обязательно ставились на стол соленый лук и соленый чеснок. Когда мама напросилась помочь почистить картошку, бабушка удивилась, как тонко она срезает кожуру, а мама привыкла экономить продукты, их всегда было мало, хотя голодать они почти не голодали. Правда, бывали времена, когда в хлеб добавляли лебеду. Это в войну, но с голоду не пухли, баба Маруся всегда находила какой-нибудь выход из положения.
Старики часто удивлялись своей постоялице: грамотная, а всю деревенскую работу умеет справлять – и косить, и у молотилки работать, и коров доить, и муку сеять. С коровами, правда, было труднее. Местные тувинские коровы были привыкшие давать молоко только после того, как ее пососет теленок, которого потом отодрать от коровы было очень трудно.
Отец с мамой разошлись, когда мне было шесть лет, а сестренке Наде только два годика. Так мама нас одна и воспитывала, замуж, пока мы не выросли, не выходила. Обоим, несмотря на мизерную библиотечную зарплату, дала высшее образование. Вот на таких женщинах, как моя мама, моя бабушка Маруся и держалась испокон веков наша матушка Россия.
Есть такая восточная мудрость: «Поблагодарим препятствия, преодолевая их, идем вперед».
Татьяна ВЕРЕЩАГИНА
