Шрифт
А А А
Фон
Ц Ц Ц Ц Ц
Изображения
Озвучка выделенного текста
Настройки
Обычная версия
Междубуквенный интервал
Одинарный Полуторный Двойной
Гарнитура
Без засечек С засечками
Встроенные элементы
(видео, карты и т.д.)
Вернуть настройки по умолчанию
Настройки Обычная версия
Шрифт
А А А
Фон
Ц Ц Ц Ц Ц
Изображения
Междубуквенный интервал
Одинарный Полуторный Двойной
Гарнитура
Без засечек С засечками
Встроенные элементы (видео, карты и т.д.)
Вернуть настройки по умолчанию

Серый сектор пушного промысла

3 апреля 2014
1175

Любопытная ситуация: ежегодно в стране на добычу соболя выделяется определенное число лицензий, а на питерский пушной аукцион шкурок этого зверька «купцы» со всей России свозят в два раза больше. Есть в этом «толстый» намек на проблемы в организации всего охотничьего хозяйства в нашей «великой и необъятной». В Туве, в том числе.

Сейчас охота стала бизнесом. Для кого-то — изрядно успешным, а для кого-то — не очень. Но здесь в полной мере действуют те же законы, какие имеют силу в той же энергетике или промышленности. Вот только полноценной отраслью охоту назвать трудно. Если многие другие отрасли экономики после развала СССР, перезагрузившего страну, довольно быстро пришли в себя, то сказать такого об охотничьем хозяйстве нельзя и спустя два десятка лет. Промысловая охота в Туве до сих пор остается не организованной. Почему?

С того момента, когда страна вдруг взяла курс на капитализм, оплоты охотничьего хозяйства — промхозы, коих на территории Тувы было пять, развалились. Дело в том, что существовать они могли лишь в том «тепличном» климате, который искусственно создавался в советской экономике. А вот удачно встроиться в новый порядок, когда деньги как «манна небесная» сверху не сыплются и надо выживать в условиях «естественного отбора», конкуренции, «плавающих» цен на мех, они не смогли.

Многие промысловики до сих пор с ностальгией вспоминают былые денечки, когда охотник состоял в штате какого-нибудь промхоза и тот обеспечивал всем необходимым: от ружей и патронов до одежды. Да еще своими силами транспортировал в глубинные чертоги тайги. Действительно, тогда охотнику не нужно было заморачиваться по многим вопросам, от которых сейчас у него болит голова. Как-то, где взять патронов подешевле и сколько будет стоить шкурка соболя, когда он с добычей выберется из тайги. Как рассказывает бывалый охотник Виктор Блинников, тогда цена на пушнину «от» и «до» контролировалась государством, поскольку именно обладало монополией не только на водку, но и на мех.

— Цену на мех действительно устанавливало государство, — вспоминает он. — Тогда она не зависела, как сейчас, ни от перенасыщения пушного рынка, ни от мировых цен на пушнину.

Если заграничные «купцы» по государственным ценам брать пушнину отказывались, то шкуры «замораживались». То есть помещались в специализированные холодильники, огромные здания которых до сих пор стоят в Санкт-Петербурге, где мех при определенной температуре и влажности хранился до лучших времен, при этом почти не портясь. Дело в том, что в домашних условиях сохранить ценность шкурки того же соболя практически невозможно — она очень быстро и безнадежно испортится. А в холодильниках мех терял максимум десять процентов от своей стоимости. Когда наступали лучшие времена, и цена на соболя вновь подскакивала, государство, вынимало пушнину из своих закромов и выгодно продавало его представителям европейских и американских модных домов.

Впрочем, так случалось не всегда. Бывали истории и драматичные. Если цены на мех резко падали и держались в «яме» несколько лет, «мягкое золото» — шкуры соболя, в том числе, просто сжигали. Такими, почти что варварскими, методами советскому государству удавалось диктовать цены на пушнину мировому рынку. Справедливости ради, стоит напомнить, что подобный способ ценообразования изобрели не в СССР. Точно также в годы Великой депрессии в США сжигали зерно.

Представителям «Calvin Klein» и «Dolce&Gabbana» ничего не оставалось делать, как играть по советским правилам и раскошеливаться на «русский мех». Перенасыщение рынка пушниной, часто случающееся в наши дни, не допускалось, а если и происходило, то на корню пресекалось командной экономикой известными методами.

Причем на деятельность промхозов и их работников ситуация с меховым рынком никак ни влияла: охотники осваивали лимиты, мех принимался заготконторами и отправлялся в Питер, а суровых парней из сибирской глубинки по большому счету не волновало, что с ним будет дальше, сожгут ли его, заморозят или в него облачится одна из голливудских звезд.

Арифметически задача охотника была проста: добыть столько-то шкурок соболя, столько-то белок. Промхоз многого не требовал: 10–15 шкурок того же соболя за сезон — и претензий к охотнику нет. Для опытного промысловика добыть их — не проблема. Поэтому те, что половчее, умудрялись зарабатывать за сезон очень приличные «левые» деньги.

Как замечает Блинников, парадоксально, но при «Советах», в условиях жесткого тотального контроля над экономикой, «черный рынок» пушнины цвел махровым цветом. Не выполнить план тогда было нельзя, поскольку промхоз с неудачниками дело предпочитал не иметь. А перевыполнять задание охотнику, в отличие от шахтера Стаханова, было еще хуже. «Ударнику социалистического труда» вполне могли пришить статью за браконьерство или оштрафовать чуть ли не на всю зарплату за превышение лимита. Поэтому те шкурки, что промысловик добывал сверх лимита, — находились мастаки, фактически «перевыполнявшие» план в два, а то и в три раза, — он продавал «сумочникам», кои во все времена водились в избытке. Одна шкурка соболя по тем времена стоила около ста рублей. Десять шкурок — уже тысяча. На эти деньги охотник вполне мог прокормить семью. Теперь все изменилось.

В начале 90-х государство больше не контролировало пушной рынок, мех упал в цене, и охота перестала быть делом выгодным. Цены на боеприпасы взлетели, и выдавать их охотникам за «просто так» становилось делом все более и более невыгодным промхозу. Даже сейчас, когда средняя цена на соболя колеблется в пределах двух–трех тысяч рублей, пачка патронов стоит 500–600 рублей, разрыв между ними значительно превышает аналогичный в советский период, где соболь, как было сказано выше, стоил 100 рублей, а пачка патронов всего 25 копеек.

Мало того, финансирование промхозов начало резко сокращаться, и в условиях дефицита оборотных средств они оказались неспособными соперничать с тем самым «сумочником», предлагавшим цены выше промхозных. Налоги такие «купцы», в отличие от промхоза, государству не платили, контору, как промхоз, не содержали и могли накинуть сотни две сверху.

Сказалось и то, что предоставленные сами себе промхозы и новоявленные пушные воротилы не были способны выстраивать жесткую ценовую политику на мировом рынке пушнины. Сбыть добытый за сезон мех необходимо было любой ценой. Точнее за любую цену. Хранить его до лучших времен никто себе позволить уже не мог, а сжигать — тем более. Иностранные покупатели, пользуясь моментом, давали цену, чуть выше той, за которую промхоз или «купец» приобрел шкурку у охотника. И были годы, когда им приходилось работать, что называется «в ноль». Прогорело тогда на этом бизнесе и много частных предпринимателей. И те, и другие вынуждены были пополнять оборотные средства за счет кредитов. А они были в те годы предельно короткими, максимум на три месяца, давались под огромные процентные ставки. Причем при просрочке платежей включались счетчики, утраивавшие ставки. Несчастному занимателю оставался один путь — на паперть, с протянутой рукой. Закономерно, что уже к началу «нулевых» от промхозов остались одни ностальгические воспоминания.

Но частник в пушном бизнесе остался. Те, кого девяностые не убили, в точном соответствии с афоризмом стали сильнее. Крупным «меховым королям», таким, как, например, иркутянин Горохов, удалось объединить разрозненных предпринимателей, специализирующихся на перепродаже пушнины и договориться не продавать «мягкое золото» по ценам ниже оговоренных. С таким мощным альянсом иностранным оптовикам пришлось считаться.

Что касается самих охотников, то сейчас они предоставлены сами себе. Сами покупают патроны, ружья, таежную одежду, добираются до зимовий. И сбытом пушнины заниматься приходится тоже самим. Обычно мех уходит частным предпринимателям, которые играют роль посредника между охотником и пушным аукционом. Иногда тувинские соболя сбываются и тем самым «сумочникам». В республике, правда, их практически не осталось, а вот за Саянами предостаточно на каждом рынке. Государство в целом и регион, в част­ности, с этого бизнеса, конечно, что-то имеют, однако, не так много, как могло бы.

— Проблемы охотничьего хозяйства республики заключаются в том, что сейчас на этом деле наживаются все, кому не лень, — комментирует ситуацию председатель госкомитета РТ по охоте и рыболовству Александр Новиков. — Предприниматели, делающие немалые деньги на этом бизнесе, зачастую не заботятся о сохранности окружающей среды и воспроизводстве видов. Что же касается незарегистрированных скупщиков, то они даже налогов не платят.

Несмотря на это, как федеральные, так и региональные властные инстанции вмешиваться в пушной бизнес не спешат. Более того, как считают специалисты, у государства нет даже законодательных рычагов влияния на этот бизнес, отвечающих реалиям времени. Во всяком случае, вопрос сбыта меха законами РФ почти никак не регулируется. Охотник вполне может снести «трофеи» как в юридически оформленную контору, исправно платящую налоги, так и частному «серому» дельцу. Разумеется, за браконьерство предусмотрена статья и, сбывая официальной конторе пушнину, теоретически промысловик рискует нарваться на просьбу покупателя показать лицензию, дающую право на отстрел зверя в таком-то количестве. Однако охотник вполне может заявить, что шкуры сверх лимита он купил, скажем, у соседа Петровича, и доказать обратное будет трудно. Привлечь к ответственности за браконьерство можно, лишь поймав охотника за руку в тайге, когда он снимает шкурку с «нелимитированного» соболя.

В качестве подтверждения можно привести данные комитета по охоте и рыболовству РТ о том, сколько за последние годы было выделено лицензий и сравнить их с фактическими данными вывезенного из региона соболя. Так, в 2011 го­ду лицензий было выделено около 7 тысяч, в 2012 году охотники региона оных получили 5 тыс. 379, а в 2013 году 3 тыс. 304. Вывезено же соболя из региона за период с 2011 по 2014 год было 50 тысяч 460 шкурок. Разница, как видим, выходит изрядная. Если пересчитать шкурки в рубли, то окажется, что как минимум 176 млн. 610 тысяч рублей ушли из республики, чисто символически отметившись в бюджете.

Читатель может сделать вывод, что государство смотрит на существование солидного серого сектора экономики, как и в «девяностые» — сквозь пальцы. Нет, все-таки в республике власть пытается хоть как-то навести порядок в охотхозяйстве. Однако лезть в этот бизнес государство, как было сказано выше, шибко не спешит по вполне объективным причинам: бизнес этот рискованный. Как рассказывает директор ООО ОПХ «Ирбиш» Владимир Лукьянчук, рынок пушнины, особенно соболиной, крайне нестабильный, цены качаются в очень широком диапазоне так, что, уходя в тайгу, охотник не знает, сколько будет стоить шкурка таежного хищника, когда он вернется домой. Отчасти и поэтому охотники предпочитают брать лицензий по минимуму, а бить соболя по максимуму, дабы не «прогореть», проохотившись в тайге месяц.

Государство риски не любит и предпочитает самые нестабильные, хоть и во многом перспективные отрасли передавать в частные руки, взимая с них налоги. Для того, чтобы система функционировала и приносила доход в бюджеты, власти региона пытаются возродить некое подобие тех самых промхозов, но уже на частной платформе.

Задача на первый взгляд простая: бизнес необходимо выстроить так, чтобы предприниматели сами заботились о сохранении экологического равновесия в тайге и воспроизводстве видов, отмечает Новиков. По его словам, в настоящее время в регионе ведется работа по реанимации территориального охотустройства. Планируется, что частник или юридическое лицо будут, как и в других отраслях, участвовать в конкурсе на определенный участок охотугодий, на котором он и развернет свой охотничий бизнес. В штате такой частной организации, на «советский» манер, будут числиться охотники, которые будут сбывать шкуры только в эту организацию. Поскольку участки будут территориально ограниченными, предпринимателям, выигравшим конкурс, придется думать как об экологии, так и о воспроизводстве видов.

В принципе — идеальная схема. Однако здесь все же есть подводные камни. Так, например, по закону об охоте, изначально необходимо осуществить территориальное охотустройство, результатом которого должна стать схема размещения охотничьих хозяйств в районах республики. Работа эта затратная. По словам Новикова, требующая немалых денег, а именно — 1 рубль за гектар. Поскольку в регионе охотничьих угодий около 16800 гектаров, то из региональной казны на создание такой схемы придется выложить 17 млн. рублей. Для высокодотационного региона такая сумма сразу не подъемна, но, как заявляют в Комитете, двигаться в этом направлении дальше и выставлять участки на конкурс можно лишь после решения этой задачи.

Другая проблема — размер территории такого участка. И здесь есть два вопроса. Первый — постперестроечная практика показывает: чтобы выжить промхозу или его «клону», если позволите, необходимо иметь участок в размере никак не меньше 2 миллионов гектаров или около того. Те промхозы, что смогли дожить до «нулевых» или даже преодолеть рубеж миллениума, обладали как раз именно такими внушительными угодьями. И вот здесь возникает другой вопрос: кто из частников согласится раскошелиться на такой участок. Ведь, выиграв конкурс, предпринимателю придется заплатить ставку в размере пяти рублей за гектар, то есть восемь–десять миллионов в общей сложности. Найдутся ли желающие, учитывая, что бизнес этот крайне нестабильный из-за колебаний цен на пушнину?

Нюанс, касающийся того, может ли регион передать столь обширные охотугодья в частные руки — также спорный. Территория, необходимая для выживания частного хозяйства, получается довольно изрядной. «Вырезать такой кусок, например, в Тодже, не затрагивая интересов оленеводов, — очень проблемно.

Еще одно. Не передаст ли государство эти распланированные участки в руки недобросовестных предпринимателей или «фирм-однодневок», которым жажда наживы затмит дальние перспективы? Перебьют их охотники на таких территориях всю дичь и уйдут прочь из региона, сделав немалые деньги на истощенной тайге. И вместо экологического эффекта государство получит выжженную пустыню. Риски эти обозначают и в самом Комитете.

И, наконец, последнее. Дело в том, что в том же Каа-Хемском районе охотничьи участки уже давным-давно негласно поделены и передаются от отца к сыну по наследству. Охотники стараются не нарушать традиции и на соседние участки с ружьями не заходят. Как изъять у них эти угодья, формально им не принадлежащие? Вопрос серьезный, может и до стрельбы дело дойти.

Словом, проблем много. Однако в любом случае наводить порядок в охотничьем хозяйстве придется. И чем раньше — тем лучше. Об этом ратуют и сами промысловики, для которых охота — средство существования. В госкомитете уведомили «ТП», что работа по территориальному планированию охотхозяйства уже началась. Поскольку сразу выделить значительную для региона сумму из бюджета нельзя, решили начать с Каа-Хемского и Пий-Хемского районов. На прицеле Тоджа. Смогут ли промхозы, которые получат вторую жизнь на частной платформе, выжить в условиях капитализма — покажет время.

Антон ПОСОХИН