К 120-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ КРАСНОГО КОМАНДИРА
Сергей Кузьмич Кочетов в Туве — личность легендарная. Участник трех войн: первой мировой, гражданской и Великой Отечественной. Воевал под Москвой, бился под Курском, освобождал Киев. Потерял на войне сына, вернулся в Кызыл после тяжелых ранений. 29 апреля 1945 года на первых выборах в Туве был избран в Верховный Совет РСФСР. Центральная улица Кызыла была названа в честь легендарного земляка еще при его жизни. Поэтому иногда Сергей Кузьмич, чей дом находился на этой улице, говорил: «Живу на улице имени себя».
Сергей Кочетов родился 7 ноября 1894 года в деревне Колдыбай Минусинского уезда. В 1914 году семья переехала в Туву и поселилась в Атамановке. Сергей, как и отец, работал плотником, занимался крестьянским хозяйством, дружил с местными аратами, хорошо освоил тувинский язык. Именно он стал первым учителем русского языка для будущих лидеров Тувы. Его называли просто «Сергей».
Кочетов организовал первый в Туве отряд Красной гвардии. Он состоял из шести рот по 100 штыков в каждой и кавалерийского эскадрона. Именно отряд Кочетова разгромил войска белогвардейского генерала Бакича, которые по численности в четыре раза превосходили отряд красных партизан. О своих неформальных встречах с легендарным партизаном и его рассказах вспоминал красноярский художник финского происхождения Тойво Ряннель, который в 1949 году побывал в Туве.
«КАК-ТО ЛЕТОМ, кажется в 1949 году, я работал в Туве с интересным художником и веселым человеком Василием Фадеевичем Деминым. Однажды работники музея пригласили нас на опознание, или экспертизу, небольших живописных работ, свободных вариантов известных гуркинских картин, показанных на выставках в городах Сибири в 12–16 годах. Они украшали стены юрт и убогих домов Кызыл-Хорая, задымились, потускнели — и решили перенести их в музей, может, на самом деле они принадлежат кисти Гуркина. Говорят, в начале двадцатых годов бродил здесь высокий дервиш с лицом сибирского горца, за чашку проса и туесок сухого творога писал картины маслом.
Эти гуркинские пейзажи были написаны на кусках хорошего грунтованного холста, устойчивыми масляными красками; разбавителем, возможно, был керосин, так как глубокая матовость очень занижала силу цвета интересных красочных смесей.
Возможно, помимо этих вынужденных заказов, писал он и настоящие этюды, которые не продавал, а возможно — военные походы по этим местам не оставляли сил для творческой работы. Я хотел сходить к владельцам этих работ, но сразу не получилось, а потом — отложилось.
В том же музее В. Демин показывал свои работы, созданные здесь в годы затянувшейся командировки. Был среди других и портрет С. К. Кочетова — командира Урянхайской Красной Армии, в составе тувинской конницы участвовавшего в 1941 году в боях под Москвой...
— Можем сходить, — сказал Демин, — интересный человек, в 1919 году брал в плен Гуркина, не зная, что это знаменитый художник, и отпустил его на все четыре... Пойдем, он будет рад. Живет на улице своего имени... Может, согласится посидеть для этюда.
Демин позвонил Кочетову. Сказал, что с ним просит принять очень известного художника, лауреата таких-то премий и т. д. К деминским розыгрышам его знакомые привыкли, а нас, своих друзей, он иногда ставил в неловкое положение.
В условный час мы постучали в дверь скромного бревенчатого дома, в котором жил герой Гражданской войны, инвалид Отечественной, пенсионер. Иногда он принимает любопытных гостей вроде нас, иногда сам ходит на встречи со школьниками.
Нам открыла хозяйка и сказала, что хозяин ушел в обком партии, может, в буфете достанет коньяк, ждет — какие-то знаменитые люди должны придти.
— Это мы, не очень знаменитые, но все же! Неладно вышло, не окажется коньяка — расстроится Кузьмич. Мы все принесли, правда, коньяка не достали, но... все же! — и поставил Василий Фадеевич на стол бутылку с латинскими буквами.
Сергей Кузьмич пришел веселый. Ему на такой случай дали две бутылки коньяку и килограмм диковинных в то время апельсинов.
Хозяин жаловался на занятость, из-за которой все никак не мог рассказать о встречах с художником Гуркиным, или хотя бы записать свои воспоминания.
— Молод я был и ничего не знал о художниках, и вообще, откуда мне знать — войны захлестнули мою молодость. В девятнадцать лет я командовал тувинской Красной Армией. Вы не смейтесь, это была хоть небольшая, но настоящая армия, в основном конная. Была и пулеметная рота, и рота разведки, и рота особых назначений, «серебряная» рота — местные партизаны, примкнувшие к нам добровольно. Это были бывалые солдаты Японской и Германской...
Бакич с остатками своих, когда-то сильных, соединений отступил из Монголии к нам в Урянхайский край сквозь горы Танну-Ола по реке Элегест. Тут при выходе из гор, на виду у села Атамановки, мы решили его встретить. Была весна, Элегест хоть и не большая река, но опасная ледяными заторами и внезапными подъемами воды. Мы предвидели, что Бакич будет по выходе из гор переходить на правый берег, там легче по степным увалам идти на Кызыл-Хорай. Местных войск он не боялся, а все знали, и его разведка тоже, что мы завязаны на севере в мелких боях с усинскими казаками, поддержавшими Колчака. После ночного марш-броска мы засели поротно недалеко от реки, за тальником, по всему правому берегу.
Как мы потом убедились, и пленные подтвердили, в план Бакича входило немедленное форсирование реки, как только его части окажутся на равнине, там, где Элегест течет в одном русле. Советники Бакича знали, что ниже по течению, в ивняковых зарослях, река разливается на множество рукавов, переходящих в болота, непроходимые для конницы и артиллерии Бакича.
На месте, где дорога от села идет в сторону Кызыл-Хорая, через Элегест, на перекате сохранились ледяные мосты, неудобные, но все же проходимые и вполне пригодные для перетаскивания артиллерии. Здесь и начали. Мы видели это и ждали, когда перетащат все пушки. Комплекты нас не интересовали. Пехота начала переправу небольшими группами на двух небольших плотиках. Со всех участков переправы поступали сведения. Конница пока отдыхала вдали. Командиры рот были предупреждены, что атаку надо начать по всей линии засады, когда начнут переправляться обозы Бакича, а пехота будет переодеваться и менять белье после холодного купания. Но получилось, что «серебряная рота» начала атаку без общей команды.
Теперь, спустя тридцать лет после тех событий, Сергей Кузьмич вспомнил и рассказал о своем опрометчивом обещании.
— Не видел я проку в сельских стариках в составе регулярной армии. После разгрома Бакича я обещал отпустить их домой — пусть пашут и сеют, а гонять банды — наше молодое дело. Вот старики и решили отличиться!
И получилось неожиданно удачно. Атака со стороны села и тополиных зарослей привлекла внимание всех, кто не переправился и кто уже перешел реку. Стала развертываться и артиллерия Бакича, готовая ударить по атакующим с левого берега. Тут и мы поднялись, да пошли с таким рвением, что казакам Бакича только и осталось, что сидеть на земле с поднятыми руками. Не успевшие переправиться обозы и конница Бакича быстро отступили в ущелье Элегеста. Преследовать их у нас уже не было сил. Это был самый мирный, без потерь, бой, предпринятый мною. Мы захватили все семьдесят пушек со всеми комплектами — тягой и запасом снарядов.
Пленные казаки подтрунивали над нами:
— Что же вы обозы-то упустили, там у Бакича гарем — более ста красавиц со всей Азии.
Мы видели, как радовались наши противники, усталые русские люди, — война для них кончилась и ненавистный им генерал бросил их. К телеге, где я принимал донесения, подошла группа офицеров штаба Бакича, людей немолодых и очень усталых. Старший из них сложил холодное оружие и, отдавая честь, четко отрапортовал:
— Начальник штаба генерал Шеметов...
Я встал, отдал честь и, не узнавая своего голоса, сказал:
— Генерал Шеметов, назначаю вас начальником штаба Урянхайской красной армии. Ребята, подайте генералу саблю.
Я чуть не прослезился, видя, как затряслись усы, и вздрогнул, сдерживая рыдание, старый солдат.
Тогда же подошел ко мне высокий, суровый лицом, похожий на хакаса пожилой офицер без погон, попросил оказать ему лекарскую помощь, если она имеется. Я сказал, что его вместе с ранеными отправят в село Усть-Элегест — там наш госпиталь. Дело в том, что имя Георгия Ивановича Гуркина тогда мне ни о чем не говорило. По документу он числился советником по национальным вопросам при штабе Бакича. Оружия он при мне не сдавал, возможно, он его и не имел. Отпустил я его. Теперь как вспоминаю, лицом он был не от мира сего, скорее похож на ламу или шамана.
Интересно сравнить это описание сражения с другим. Оно исходит от Василия Григорьевича Гуркина, того из сыновей художника, которого почему-то не расстреляли вместе с отцом. Он был участником Великой Отечественной войны, вернулся инвалидом II группы. До 1958 года он жил в Туве, вернулся на Алтай в 1956-м после реабилитации отца и брата. Умер в возрасте 54 лет в туберкулезном диспансере г. Барнаула. Естественно, что в своих воспоминаниях, написанных в пору Реабилитанса, сын прилагает все усилия, чтобы представить отца беспартийным большевиком, активным участником Великой Октябрьской Социалистической революции, большим энтузиастом Генеральной Линии и всех ее изгибов, павшим жертвой по ошибке.
Понять его можно, да ведь и таких, каким он пытается представить своего отца, тоже, бывало, расстреливали. Но Гуркин, как можно судить по всем остальным сведениям, таким все же не был. Впрочем — давайте его выслушаем. Кое-что он скажет и про нашего Мальчиша-Кочетова.
«Воспоминания сына художника Василия Григорьевича Гуркина»
В августе (числа не помню) вдруг к нам в Улясы приехали три человека верховых с оружием военным, но в разномастной одежде. Один из них был старший. Держались свободно и оценивали наше житье критически, «как монголы» — говорят. А мы в самом деле были одеты уже частично в шкуры зверей, кожаные брюки были у всех из кожи выделанной. На другой день отец уехал с партизанами в Уланком. А на другой день один человек пригнал двух лошадей с запиской отца, где он требовал, чтоб Ванюшка и я явились в Уланком и привезли свой военный карабин. В Уланкоме мы увидели большой лагерь, человек 500–600 партизан расположились на окраине широким, пестрым табором.
«Нас провели к трем палаткам, там помещались командиры, в средней был Сергей Кузьмич Кочетов. Он был приветлив, расспросил о жизни и рекомендовал ехать — «где люди живут». Приняли у нас карабин и дали нам 5 вьючных быков, две лошади, чтобы вывезти имущество. Что было сделано на другой день. А на другое утро, когда мы встали, то там, где был лагерь партизан, оказалось пустое место, только кое-где дымились остатки костров. Куда делись партизаны? Никто не знал. Отец спешил. Упаковывали в тюки, ящики с картинами, монгол привел верблюдов и несколько лошадей. Кочетов оставил транспорт для желающих ехать и Тувинскую самоуправляющуюся трудовую колонию. С нами ехали Дробинин, Пятерников, Кутергин и др. с семьями. Это были все торгаши и служащие торговых фирм. Караван в 25–35 верблюдов, 15–20 верховых, 5–6 тележек, упряжек двинулся от Уланкома на восток. День-два пути — показалось озеро Убса-Нур, путь по северо-западному берегу, затем перевал через Танну Ола и спуск по долинам реки Элегест до Атамановки. Когда мы приехали в Атамановку, то с удивлением узнали, что Кочетов и все партизаны по домам — убирают урожай...
Не то в ноябре или в начале декабря 1920 года мы бродили с Ванюшкой далеко выше Огневки и заметили вооруженные 6 человек. Четверо из них, оставив лошадей в лесу, сами поднялись на высоту и в бинокли рассматривали Огневку. Мы были встревожены, но осторожны. На другой день Ванюшка один ходил в том же направлении и также видел конных людей, вооруженных и в разномастной одежде. На некоторых были монгольские шубы и малахаи, чего среди партизан не замечалось. Мы быстро собрались и двинулись обратно. В селе Элегесте (в 7 км от Атамановки) мы оказались в военном положении. Партизаны в полном вооружении битком набили каждую хату. Тут мы узнали, что генерал Бакич с отрядом движется из Монголии в Туву по дороге, которой мы прибыли из Уланкома. В Атамановке мы обнаружили ту же картину — готовность партизан к бою. В селе было много партизан и регулярных красноармейцев — до одной роты. Ванюшка записался в отряд партизан, жил с отрядом в клубе, спали не раздеваясь. Геннадия не приняли — по несовершеннолетию.
Бакич развернул отряд к Элегесту. Там уже шли небольшие стычки разведок. Но вот 12-го января 1921 г. часа в 4-5 утра по Атамановке заиграл сигнал боевой тревоги горниста, раздались выстрелы галопировавших по улице конных, забил колокол около клуба, там же был цейхгауз. Партизаны и красноармейцы умчались к северо-западной стороне села — направление с. Элегеста, там уже слышались выстрелы. Было еще темно, холодно — около 35–40 — мглистый туман. Мы с Геннадием, кое-как одевшись, бежали к клубу. Там все гудел колокол. Около цейхгауза толпилось много мужиков — получали винтовки. Зав. цейхгаузом Барабанов записывал оружие получателям, но его вытолкали за дверь, и винтовки и патроны быстро пошли по рукам. Геннадий и я, схватив винтовки с патронами, подались на край села. Светало. Я, как и другие, на опояске волочил по дороге за собой цинку с патронами. Встретились трое конных, один был без оружия, соскочил с коня, схватил цинку с патронами, подал товарищам, те умчались обратно. Винтовку он повертел в руках и забросил в снег — «не годится — ржавая!» затвор не работал.
Руки, ноги в дырявых валенках у меня застыли к тому времени, и сам я продрог, плача шел я домой. Отогревшись в тепле, с другими ребятами с крыши дома мы наблюдали за полем боя. Почти на всех крышах торчали бабы и ребятишки. В лучах восходящего солнца было видно наших бойцов, рассыпавшихся вдоль поскотины (там были готовые окопы) и наступавших цепью, среди кустов белых. В морозном воздухе выстрелы глохли дробной воркотней, пули, долетавшие в село, шлепались о стены домов. От Элегеста доносилась перестрелка, там тоже шел бой. Часов в 10–12 со стороны Элегеста, обходя фронт слева от нас, появился конный отряд человек 200. Бой затих, гадали — чьи?! Левый фланг наших наращивался, туда катили пулемет. Один конный мчался к нашим, наш пеший — к нему, парламентеры быстро разошлись, и как только пеший вернулся к нашим частям — закричало, загудело, застреляло пуще прежнего, а над конным отрядом ярко сверкнула сталь шашек, и отряд лавой покатился на правый фланг белых. Урра-ааа конников слилось с фронтом обороны Атамановки в сплошной рев. «Ура», — кричали бабы и ребятишки на крышах, летели в воздух шапки мальчишек.
Фронт — конные и пешие бросились навстречу белым, те несколько мгновений торчали истуканами, затем бросились бежать... Через несколько минут, километра за 3, на горе появился конный отряд человек в 300, это генерал Бакич убегал с конвоем из-под Атамановки, через полчаса там показался отряд конников Кочетова. Но Кочетову в этот раз не удалось захватить Бакича. Бакич бежал в Монголию, но Кочетов опередил его, выслав небольшой отряд конников, которые встретили Бакича в Уланкоме и принудили сдаться. Итак, генерал Бакич с отрядом около 13 тысяч человек был разгромлен. Пленные тысячами проходили по Атамановке, обозы с женщинами на коровах верхом и пр., пр. зарисовывал отец. Он много сделал рисунков с пленных.
Ну, как видим, рассказчик несколько подправил ситуацию, переместив своего отца из рядов побежденных в ряды победителей. Понятно, причины мы уже разбирали. Естественна также аберрация с увеличением численности бакичевского войска на порядок — все военные историки всех времен отмечали этот феномен, так и получались «миллионные» армии Ксеркса и Чингисхана. А в остальном — драгоценный источник. Есть на нем неподдельный отпечаток подлинности. Видимо — так оно, примерно, и происходило.
Что же до первого, исходящего от Кочетова, описания событий, так и в нем есть сомнительные места. Скажем, «все семьдесят пушек», в которые превратилась оставшаяся к тому времени единственная макленка. Да и генерал Шеметов, по достоверным данным, начальником штаба у Бакича не был, а вел колонну гражданских и нестроевых, которая, видимо, и составила большую часть кочетовских пленных.
Мы с вами, однако, слышали это не непосредственно от Сергея Кузьмича, которому в момент рассказывания было около шестидесяти трех, а со времени событии прошло 36 лет. Мы это узнаем от Тойво Ряннеля, который услышал историю во время совместного закусывания в 1957 году, а изложил, как можно понять, где-то в 90-х, во всяком случае, напечатал он эти рассказы в 1998, спустя еще более 40 лет. Конечно, тут могут быть довольно крупные отклонения.
Что встреча Ряннеля с Кочетовым была именно в 1957-м, а не в 1949-м, как припомнилось, это и проверять не надо. На пенсии знаменитый партизан только и был, что последний год своей жизни. А до этого работал на достаточно высоких должностях. в системе Советской власти, в снабжении и торговле, так что кило апельсинов и пара бутылок коньяку для него специальной экспедиции в обкомовский буфет не потребовали бы. Да и следующий в рассказе эпизод с выбиванием справки о том, что Гуркин был репрессирован — никак не из 49-го года, а из середины 50-х.
Ну, расхождения в описании боя — дело естественное. Но есть в эфире, правду сказать, еще одно изложение событий, совсем уж малоправдоподобное, но зато очень романтическое.
По воспоминаниям его друзей, Кочетов был очень общительным человеком, за «рюмкой чая» любил вспомнить дела давно минувших дней. Мало кому рассказывал один эпизод, связанный с ошеломляющей победой красных партизан над войсками генерала Бакича у родного села Кочетова — Атамановки в 1921 году. Одним из немногих, слышавших эту историю, был кызылский пенсионер Василий Афанасьевич Мерзляков, многие годы возглавлявший Тувинский областной совет профсоюзов.
...Успех в этой операции официальные источники всегда приписывали исключительной храбрости и стойкости партизан отряда Кочетова. Сам же красный командир лишь перед самой смертью признал, что разбить белогвардейцев под Атамановкой удалось лишь благодаря умелым действиям разведки. Дело в том, что разведчики Кочетова сумели выкрасть у Бакича его красавицу жену, постоянно находившуюся при генерале и знавшую все планы белогвардейцев.
Белогвардейская разведка докладывала, что партизанских войск в Урянхае почти нет, и это несмотря на то, что тувинские партизаны в марте 1921 года разгромили китайские отряды в местечке Дас-Ужу близ города Шагонара и в долине реки Чадааны. Предводитель китайцев Лиин-Ван спасся бегством. Доверяя донесениям своей разведки, Бакич вел войска по территории Урянхайского края, не представляя, какое мощное сопротивление встретит он в лице отряда партизан Кочетова.
Бакич не знал, что Кочетов еще в 1918 году создал мобильный партизанский отряд в Подхребетинском районе (ныне это Тандинский район Тувы. — Ред.). Боевой опыт, полученный на фронтах Первой мировой войны, помог ему организовать из местных русских и тувинских мужиков, тех, у кого были винтовка, сабля и лошадь, мощный отряд. Партизанская жизнь — особая. Сегодня ты просто крестьянин, пастух или охотник, а завтра можешь стать бойцом. И лошадь, и оружие были всегда при партизане, даже в поле во время работы. Собирали партизан в отряд эстафетным способом, штаб находился в Атамановке. Требовались считанные часы, чтобы собрать в боевые порядки разбросанных по всему району партизан из Березовки, Бай-Хаака, Арголика, Межегея и других деревушек.
Может, поэтому и докладывала разведка Бакича, что партизанских войск в Туве нет. Эта недооценка партизанских отрядов и привела к полному поражению всех белогвардейских банд.
Вот как-то просыпается генерал Бакич рано утром, а жены нет. Где она? Исчезла! Ее украли разведчики Кочетова. На допросе красавица держалась гордо.
«Говорить, — сказала как отрезала, — буду только с самим командиром!»
Кочетов остался с ней с глазу на глаз. И вот что она ему заявила, об этом рассказывал потом сам красный командир: «Все планы генерала я раскрою тебе лишь после того, как ты пообещаешь жениться на мне».
Пришлось красному командиру пообещать выполнить ее просьбу, на самом деле практически невыполнимую, ведь Семен Кузьмич был давно женат... Ну, а хорошая память, знание карт военной обстановки, повседневное нахождение в штабе генерала позволили жене Бакича точно передать все сведения о составе белогвардейских войск. Благодаря полученным от жены Бакича сведениям, недалеко от деревушки Ал-Кежик окружили и уничтожили войска Бакича. Сам Бакич попал в плен и по приговору военного трибунала был расстрелян.
Когда партизаны праздновали победу, Кочетов решал, как же ему выполнить данное жене Бакича обещание. Та требовала свадьбы, и она состоялась. Но... Когда на свадьбу начали собираться любители выпить, кто-то из партизан, вскочив на коня, поскакал в Атамановку к жене Сергея Кочетова Ольге. «Ты здесь сидишь, чаи распиваешь, а твой Сережа свадьбу играет с белогвардейской красавицей!» Вскочив на боевого коня, вооружившись саблей и наганом, Ольга через полчаса уже была в Ал-Кежике. Дверь в дом, в котором шумела свадьба, она открыла ногой и с порога хотела в упор расстрелять жениха с невестой. Но кто-то вовремя схватил ее за руку, выстрел пришелся в потолок.
«Крутая атаманша», как сами партизаны называли жену Бакича, долго не могла успокоиться. Кочетову ничего не оставалось делать, как убрать ее с глаз долой. Он отправился с ней в Туран, городок, расположенный на административной границе с Красноярским краем, под предлогом дальнейшей отсылки «атаманши» в Минусинскую тюрьму в качестве пленницы. Но, пока добирался вместе с ней до Турана, Кочетов передумал. Он понял, что не сможет так быстро расстаться со своей новой любовью. Общение с этой очень красивой женщиной (имя ее Кузьмич так, к сожалению, и не назвал), которая доверилась ему как мужчине, было необходимо ему как воздух. Оставив ее на попечении батюшки православной церкви в Туране, Кочетов вернулся в Атамановку к своей суженой. Но очень часто его можно было видеть скачущим на коне в Туран, на свидание к «крутой атаманше». И продолжалось это не один месяц.
Однажды до командира дошел слух, что звонарь церкви, здоровый рыжий парень, не просто ухаживает за новой возлюбленной, но и вступил с ней в «близкие» отношения. Оставив все свои заботы, Кочетов появился в церкви Турана и начал наводить там порядок. Узнав о его приезде, звонарь спрятался так, что Сергей Кузьмич несколько дней не мог его отыскать. Но когда нашел, то объяснил не только на словах, что приставать к этой женщине нельзя. Звонарь пообещал не приближаться к его любовнице даже на шаг. И слово свое сдержал.
Влюбившаяся в Кочетова красавица осталась одна. Ее не устраивали редкие свидания с красным командиром. Она страдала, когда его не было рядом с ней. В последний раз ее видели сидящей на подводе: женщину увозили в Минусинск, в психиатрическую больницу. Потупив очи, она робко перебирала нарезанные квадратиками бумажки, считая их, как деньги, и что-то рассказывала неведомому слушателю про себя. На этом любовная история закончилась, но в памяти героя трех войн она осталась на всю жизнь. Кочетов даже записал ее на магнитофонную пленку. Единственная просьба была у Сергея Кузьмича — не публиковать этот рассказ до ухода из жизни его жены Ольги. Что и было сделано».
Дина ОЮН