Это сейчас Зоя Донгак уже известна как литератор. А начинала она свою трудовую биографию, как Чехов и Булгаков, сельским врачом. И, как у Чехова и Булгакова, земская практика отложилась у нее через десятилетия в коротких рассказах. Вот один из них.
К концу дня наконец — то улучшилось состояние ребенка с тяжёлым воспалением лёгких.
Мои груди налились, молоко просачивалось сквозь одежду: пора кормить маленького сына. Еле открыв дверь из — за сильного ветра, я вышла из больницы. В глаза мело вьюжным снегом. Тысячи ледяных игл впивались в лицо, ветер плотной массой бил в грудь, в спину, гасил дыхание, пытался сбить с ног. Укрываясь от жестокой снежной бури, я шла вперёд, подняв воротник и закрыв глаза руками, пока не стукнулась о столб, такое частенько случается с путниками. Обхватив столб, подумала: «Вот так, наверное, стукнулся о машину во время пурги и погиб сын соседа Содуна». Холодный ветер пронизывал меня насквозь. Жизнь моя, как же ты трудна! Люди сейчас спят, печки натоплены, а я только на ночь глядя собралась к своей семье. Маленький черноглазый сын Аяс, наверное, проголодался и плачет. Вот погасли огни в родном селе. Едва зайдя в дом, не раздеваясь, я залпом выпила пиалу горячего чая и только тогда перестала дрожать от холода.
Покормив сына, читаю справочник педиатра по инфекционным болезням – в больницу стали поступать дети с менингококковой инфекцией. Глаза слипаются под отяжелевшими веками. В сонной мгле всплыли годы учебы в медицинском институте и анатомичка с трупами. А в голове стали рождаться строки о недавнем студенчестве:
Нас в ужасных снах хватали
Трупы, челюсти, скелеты.
Снились нам родные дали
и счастливые билеты…
Тут я вздрогнула от неожиданного стука – нет, это не моё сердце стучало, стучали в дверь.
— Кто там?
— Это я, санитарка Тана. Акушерка прислала за вами, женщина поступила в роддом. Роды у неё неблагополучные. Дежурная машина уехала по вызову на дальнюю чабанскую стоянку Кара — Белдир. Я пришла пешком…
Сон сразу пропал. Я начала торопливо одеваться. Пальцы не слушались. Полпервого… Что неблагополучно у этой роженицы? Что там может быть? Роды на фоне повышенного артериального давления… неправильное положение… узкий таз… Или, может быть, ещё что — нибудь похуже. Акушер — гинеколог и хирург днем улетели в Кызыл на заседание медицинского общества, так что надеяться не на кого, только на себя. Отправить её ночью в город Кызыл немыслимо.
Прихватила учебник по акушерству, и мы вышли из дома. Вьюга продолжает выть. Вокруг нас — тьма с вертящимся снегом, дом завалило. Неба не видно, земли тоже. Вертело и крутило белым вкось и вкривь, вдоль и поперёк. Вьюга с громом проехала по крыше. Мы пробираемся по глубокому снегу.
— Эмчи ( врач – авт.), идите по моему следу, будет легче...
Пока шли, в памяти невольно всплыла картина операционной в Томске, где я училась и получила диплом врача — педиатра: всюду сверкающие краны, приборы, медицинское оборудование при ярко горящих электрических лампах. Ассистент манипулирует над роженицей, а вокруг него помощники — ординаторы, врачи — практиканты, толпа студентов — кураторов. Хорошо, светло, надёжно.
А здесь, в отдаленном от центра горном селе, я — одна — одинёшенька, и мне одной отвечать за жизнь женщины. Но как ей нужно помогать — не знаю, потому что редко видела роды, и то, в основном, совершенно нормальные. Слышу собственное сердце, его изменившийся ритм всё более наполняет меня неясной тревогой.
В больнице, несмотря на поздний час, — суетно, из — за непогоды потеряна связь с большим миром, перебои с электроэнергией. В приемной я быстро раздеваюсь. Из — за двери раздаётся слабый, жалобный стон. Открываю дверь и вхожу в родильное отделение. Выбеленная известью небольшая комната освещена керосиновой лампой. На кровати лежит молодая женщина, до подбородка укрытая одеялом. Лицо искажено болезненной гримасой, намокшие пряди волос прилипли ко лбу.
Роженица открыла глаза, заломила руки и вновь тяжко застонала.
— Ну, что такое? – спросила я и сама удивилась своему тону, настолько он был уверенным.
— Поперечное положение, – быстро ответила акушерка Опей.
— Что ж, посмотрим, — протянула я.
Пока стекала вода, смывая пену с покрасневших от щетки рук, я задавала акушерке необходимые вопросы: давно ли привезли роженицу, откуда она, какие по счету роды, сколько лет, наблюдалась ли по поводу беременности…
Затем, присев на край кровати и откинув простыню, я стала проводить исследование, бережно ощупывая большой живот.
Женщина стонала, вытягивалась, комкала простыню.
— Тише, тише… потерпи, — говорила я, осторожно прикладывая руки к животу.
Предположение опытной акушерки подтвердилось – поперечное положение. Ну, а дальше?
— Так, — я приподнялась с кровати, — теперь посмотрим изнутри.
«Врача Закусилова бы сейчас сюда!» — тоскливо думала я, намыливая руки и вспоминая своего руководителя преддипломной практики, опытного акушера — гинеколога Михаила Яковлевича. Смыла густую пену, обработала, как хирург, руки, смазала йодом пальцы…
Роженицу перевели в родильный зал. Я стала осторожно проводить внутреннее исследование, но от этого не легче ни роженице, ни мне. «Поперечное положение… Раз поперечное положение, значит, нужно делать поворот на ножку», — говорю я акушерке, вспоминая лекции и практические занятия.
На столе в соседней комнате лежат книги по акушерству. Перед глазами замелькали страницы «Оперативного акушерства» с рисунками. Поворот на ножку…
Из всего прочитанного в голове только одна фраза: «Поперечное положение есть абсолютно неблагоприятное положение». Что правда, то правда. Абсолютно неблагоприятное положение, как для самой роженицы, так и для меня — неопытного молодого врача — педиатра. После предложения «…поворот всегда представляет опасную для матери операцию» холодок прополз у меня по спине, заныл низ живота, как будто я сама собираюсь рожать. «…Главная опасность заключается в возможности самопроизвольного разрыва матки». Разрыва матки… О, Господи!..
Я собралась с силами и, минуя все эти страшные места, постаралась запомнить только самое существенное: что, собственно, я должна делать, как и куда вводить руку. Но, пробегая чёрные строчки, как назло, снова наталкивалась на новые грозные предупреждения. Они били в глаза. «…С каждым часом промедления возрастает опасность…»
Довольно! От этого чтения в голове у меня всё спуталось окончательно. Лишь убедилась, что мне всё — таки придется делать какой — то поворот на ножку. С чего начать? Я бросила читать «Акушерство», силясь привести в порядок мысли… Потом глянула на часы. Оказывается, я уже семь минут в ординаторской. А там ждут. Время в таких случаях летит быстро. Я швырнула книгу и побежала обратно в родильный зал.
Здесь всё уже было готово. Акушерка Опей и санитарка ждали только меня. Роженица лежала на операционном столе. Непрерывный стон разносился по больнице.
— Терпи, терпи, — ласково бормотала Тана, наклоняясь к женщине, — эмчи сейчас тебе поможет…
— О — ой!О — оой! Нет моих сил… Я не вытерплю!
— Ажырбас… ажырбас (ничего — авт.), — решительно сказала акушерка,— выдержишь!
В это время, на наше счастье, дали свет, я даже зажмурилась — так неожиданно ярко и резко ударил он в глаза. Зазвенел весь день молчавший телефон — связь была прервана из — за сильного ветра. Быстро звоню главному акушеру — гинекологу республики Лидии Монгушевне Кок—оол, объясняю: начались вторые срочные роды, положение плода — поперечное. Лидия Монгушевна под стон и вопли роженицы рассказывает мне, как делать поворот. Я жадно слушаю её, стараясь не проронить ни слова. И эти пять минут дают мне больше, чем всё, что я прочла по акушерству. Из отрывочных слов, неоконченных фраз, угаданных намёков я узнала то самое необходимое, чего не бывает ни в каких книгах. И к тому времени, когда марлевым тампоном со спиртом я начала вытирать руки, созрел совершенно определённый план, и я приготовилась к решительным действиям.
Главное: я должна ввести одну руку внутрь, другой рукой снаружи помогать повороту и, полагаясь не на книги, а на чувство меры, без которого врач никуда не годится, аккуратно, но настойчиво извлечь сначала одну ножку, и за ней — другую. Я должна быть спокойна, осторожна и в то же время безгранично решительна.
— Всё, начинаем принимать роды! — приказала я акушерке.
Санитарка держит телефонную трубку у моего уха. Стерильной рукой вхожу во влагалище, дотрагиваюсь до ягодиц ребенка. Слышу голос из телефона самой дорогой в то время Лидии Монгушевны: «За ножку! Сделай поворот на ножку!» При повороте на ножку начались схватки, мою руку очень больно зажимает в чреве роженицы, я даже нечаянно вскрикиваю. А из телефона: «Ничего не делай во время схваток!» После их окончания продолжаю поворот: вышла первая ножка, у женщины снова начались схватки, снова сильно зажимает мою руку. Я прекратила всякие движения, терплю боль. Вторая ножка, как и сказала Лидия Монгушевна, вышла сама собой. Но теперь застряла головка. Вспомнила другой способ: засунула свой указательный палец в рот ребенка… И, наконец, ребенок появился на свет, но весь синий, не кричит, не дышит. Резиновой грушей быстро отсасываю слизь из носа, изо рта. Аушерка встряхивает младенца и похлопывает. Но вот не то скрип, не то вздох, а за ним слабый, хриплый первый крик. «Жив… жив…», — бормочет Тана.
Снова отсасываю слизь из дыхательных путей. Пискнул громче. Тело порозовело, но лицо по — прежнему синюшное. Укладываю его на пелёнку. Да, да! Полумертвый ребенок вдруг закричал, задышал, порозовел! Акушерка накладывает зажимы на пуповине ребенка и дает мне ножницы. Я перерезаю пуповину, и она произносит: «Эмчи! Теперь вы — хин — ава (крестная мать – авт.) спасенного вами ребенка!». Из телефона звучит ставший родным голос Лидии Монгушевны: «Молодцы, я тоже слышу крик малыша! Сейчас следите за последом, чтобы кровотечения не было».
Ничего страшного, по счастью, не случилось. Мать жива. Послед отделился сам собой. Измеряю родильнице пульс, артериальное давление. Пульс ровный и чёткий. Акушерка отбрасывает в сторону окровавленные простыни, торопливо накрывает мать чистой пеленкой, подставляет под ягодицы судно, кладёт пузырь со льдом на низ живота…
Видно сморщенное красновато — коричневое личико новорождённого ребенка, слышен его непрерывный тоненький плач. Акушерка улыбается: «А вы, эмчи, хорошо сделали поворот, уверенно так». На её лице — удовлетворение, гордость и искреннее восхищение. Сердце мое наполняется радостью.
Слава Богу, благодаря экстренной консультации лучшего специалиста республики Лидии Кок—оол и моим институтским знаниям все обошлось. А ведь могло быть что угодно: разрыв матки, смерть матери и ребенка. Счастливая мама благодарит меня и извиняется…
Утро. Небо просветлело. Пурга прекратилась. Сверкают ледники на вершинах гор.
А меня после этих родов бьет дрожь, болит несколько раз зажатая схватками рука, болит низ живота, как будто я сама родила.
Но как же легко мне стало! Свободно и спокойно на душе: «Всё позади. И мать жива. И ребенок жив».
Зоя ДОНГАК