Воду не любила никогда. Кажется, эта стойкая нелюбовь появилась на свет вместе со мною — но нет, не в генетической памяти дело и даже не в прошлых жизнях. Навсегда отвратили меня от этой стихии две злые девчонки. Взбрело в их головы научить меня плавать. Было это на нашем солёном Дус-Холе, где я, тогда ещё маленьким ребёнком, отдыхала с бабушкой. Недолго думая, одна — за руки, другая — за ноги и — плюх! Бр-р.
Плавать, конечно же, так и не умею, ну а с озёрами и речками с тех пор — только на «вы». Хотя погулять вдоль берега, а лучше — по отмели, чтобы ноги нежно ласкали волны, а ступни утопали в водорослях — это и для меня ни с чем не сравнимое блаженство. Только ноги обязательно должны ощущать твёрдую почву.
Поэтому на Шагонарском водохранилище, нашем искусственном море, как зовут его в народе, купаться я не стала. Не из брезгливости, нет. Хотя многие брезгуют.
Водоём хоть и искусственный, то есть созданный руками человека, — а прекрасный. Впрочем, когда мне пришлось побывать здесь в первый раз — честно говоря, я этого не заметила. Запомнился какой-то мелкий мусор на берегу, кучка засохших человеческих фекалий на каменной плите, конопляный дух, который стоял над жиденькими зарослями, да древние кости, торчавшие тут же, у самой воды, прямо из земли (в зоне затопления оказались и скифские курганы). Не очень всё это располагало, согласитесь.
В этом году приехали туда же. Странное дело — но море показалось совсем другим. Наверное, отчасти потому, что застали мы его более разлившимся. На берегу, где лежали кости, заросли всё той же неприхотливой конопли шевелились, погружённые в воду.
День перевалил за середину, в воздухе стояло предчувствие скорой грозы. По извилистым дорогам за водохранилищем ветер то и дело гонял облака песка и пыли. Впрочем, ожидание длилось и длилось, ветер играл и задирался, а буря так и не начиналась.
Море притаилось в своём обширном котловане тихое, настороженное. Даже спустившиеся к нему скальные выступы оно омывало как-то робко и совершенно безмолвно. Ни криков чаек, ни водоплавающих птиц, ни возни живности, которая обычно населяет озёра. Тишина и безмятежность.
Ровная водная гладь расстилается в окружении скал и горных хребтов, которые на горизонте встают один за другим, занавешенные серовато-голубой дымкой. Кое-где на скалах, где и почвы-то почти нет, героически растёт караганник. Одиноким кустом, на самой высокой точке скалы, стоит он, открытый всем ветрам, и смотрит на соседние скалы, где то там, то тут сидят в медитативной задумчивости чабаны да отдыхающие, на тихую водную гладь, которая цветом своим слилась с небом, затянутым тучами.
Это сначала так кажется, что тут, кроме тебя и моря — больше никого. Стоит только влезть повыше по каменным плитам, из которых словно навалена скала, оглядеться — и удивишься, как оживлённа местность. Вот и верь тишине.
Там, по ту сторону природной стены, обнаруживается извивающаяся змеёй лестница, которая припряталась в скалах — её и не заметишь поначалу — такая же серо-коричневая. Наведёшь на неё фокус — и уже различаешь и тысячи пёстрых чалама, густо повязанных по всей длине перил, и строение с восточной крышей внизу, у которого неподвижно сидит горстка людей. А вверху, куда тянется лестница, — там та самая новая ниша с изображением Будды, которую выбили в скале несколько лет назад взамен той, что исчезла в воде. Там, у буддийской ниши, уже своя атмосфера.
Но всё вдруг складывается в единую гармоничную картину: священная религиозная реликвия, суровые первобытные скалы вокруг — грубые, монументальные сооружения природы, медитирующие в отдалении чабаны и — молчаливость серовато-голубой водной глади. Тишина этих вод уже не кажется мёртвой. Скорее, она почтительная.
Можно, конечно, вспомнить, сколько слёз было пролито жителями старого Шагонара и деревушки Чаа-Холь, которые вынуждены были бросать свои родные дома и переселяться. Пепелища обоих населённых пунктов погребло водохранилище. Наверняка здесь всё ещё витают призраки прошлого.
Отмель здесь минимальная. Как-то сразу становится глубоко. Или мне, трусихе, так показалось?.. Там, где совсем рядом скала, дно каменистое, а чуть подальше, где заросли, — мягко, песочек и подводный травяной ковёр. В этой бухточке — капелька нежности в характере водного исполина. Там, дальше, он суров и грозен, а здесь — ласкается к ногам, как игривый котёнок. Забираюсь поглубже — вода хоть и молчалива, но колышется под дыханием ветерка, волнуется.
Ой!
Вдруг по поверхности быстро пробежала мелкая тёмная рябь. Как будто тёмным аквамарином мазнул художник по серому холсту. И ещё чуть подальше — р-раз — побежала к тебе, не добегая, исчезла. Смеёшься. А она уже бежит слева, чуть огибая тебя. Как будто заигрывает. И никакой холодности уже и в помине. Никакой враждебности. А ведь и полчаса назад рябило поверхность, а я не замечала…
Это ветер своей ласковой ладонью гладит море. А оно покрывается мурашками от удовольствия. И улыбается тихо, пряча улыбку свою подальше, в скалах. Там, где никому в голову не придёт искать.
Вот такое оно, наше море. Пусть искусственное. Пусть кто-то его брезгует. Но на всех не угодишь. А понять и принять его можно. И даже полюбить, если хватит остроты зрения увидеть, что прячется за его скрытностью, за внешним холодным безмолвием. Увидишь — и удивишься, сколько, оказывается, трепетной душевности в нём.
Виктория КОНДРАШОВА