В одном из декабрьских номеров мы опубликовали отрывок из новой книги бывшего председателя Совмина и председателя Президиума Верховного Совета Тувинской АССР Ч.-Д. Ондара «Время опередило меня». Волею судьбы он оказался участником и очевидцем многих эпохальных событий. Достаточно сказать, что Чимит-Доржу Баировичу выпало возглавить республику в один из самых драматичных отрезков ХХ века, когда часы отсчитывали последние минуты истории огромного государства — СССР, распавшегося в итоге жестокой сшибки за власть многочисленных политических элит супердержавы. И не случайно, что его книга — попытка препарировать природу власти, предпринятая с одной целью: помочь предержащим ее ныне избежать типичных ошибок. Войти в нее и остаться людьми.
Удивительно, что почти сразу после публикации отрывка в редакцию позвонило несколько десятков читателей с одной просьбой: опубликовать книгу в газете полностью. Разумеется, просьба эта практически невыполнима из-за солидного объема издания. Но не учесть пожелания читателей мы не могли и связались с автором. Удивительно, но Чимит-Доржу Баирович дал согласие на размещение в «Тувинской правде» нескольких любых — на усмотрение редакции — глав книги, даже несмотря на то, что реализация ее только началась в Тувинском книжном издательстве.
— Во-первых, тираж книги маловат, — признался он, — боюсь, всем желающим ее прочитать не достанется. А во-вторых, десятки лет мой день начинался с «Тувинской правды», и сейчас, едва позавтракав, захожу в Интернет на сайт вашей газеты. Нашей газеты.
Воспользовавшись свободой выбора, мы начинаем публикацию глав книги, посвященных событиям и действующим лицам августа 1991 года в Москве и Кызыле. Печатаются они с сокращениями.
…Союзный договор так и не был подписан. И торпедировал его совсем не Ельцин.
Видный партийный и государственный деятель, мой приятель Алексей Емельянович Соколов, в своей книге «Берегите Россию» рассказывает, что уже 17 августа 1991 года ряд руководителей СССР — В. Павлов, В. Крючков, Д. Язев, О. Бакланов, О. Шейнин — собрались в секретной подмосковной резиденции КГБ и пришли к выводу о том, что подписание Союзного договора разрушит управление страной, сам СССР, а значит, надо переломить ситуацию в пользу союзного центра. 18 августа они посетили Горбачева в Форосе в Крыму, где он отдыхал, и изложили свои соображения. Горбачев, по их воспоминаниям, и на этот раз остался верен себе, не обозначив никакой позиции: «Черт с вами, делайте, что хотите». Гости расценили ответ Горбачева как карт-бланш на реализацию их плана.
Останавливаясь в гостиницах «Россия» или «Москва», я всегда просил горничную разбудить меня телефонным звонком ровно в шесть утра. 19 августа он прозвучал минутой позже, и когда я включил репродуктор, гимн Советского Союза уже звучал. Я уже открывал дверь в ванную, когда диктор объявил голосом, полным драматизма: «Передаем заявление советского руководства!»
Чего скрывать, в тот момент у меня ноги стали ватными. Я добрел до кровати, сел, вслушиваясь в текст, а в голове метались путаные мысли: «Что это? Государственный переворот? А как же Союзный договор? Что делать? Срочно возвращаться домой?»
Служебные телефоны ЦК молчат. Наверное, еще очень рано. Мои коллеги, руководители автономий, обосновавшиеся в «Москве», точно в таком же состоянии, как и я. По телевизору — ноль информации, крутят без остановки балет «Лебединое озеро». Почему именно его?
В 10 утра на Васильевском спуске появились танки. А потом события начали разворачиваться, как в калейдоскопе. Быстро отреагировала межрегиональная группа и ее идейный лидер — мэр Москвы Гавриил Попов. У здания Моссовета, возле памятнику Юрию Долгорукому, — первый митинг. К обеду он перетекает на Манежную площадь, а с нее отправляется на Краснопресненскую набережную, к Белому дому. Около полудня из Белого дома появляется Ельцин, ему помогают взобраться на танк, с которого он зачитывает обращение, называя действия ГКЧП антиконституционным путчем, государственным переворотом и отказывается подчиняться руководству СССР.
Не проходит и часа, а сарафанное радио передает еще одну новость: Ельцин своими указами переподчинил себе союзные министерства и ведомства и создает временное министерство обороны России.
К концу дня 19 августа, очевидно, чтобы хоть как-то остудить пыл митингующих, врио Президента СССР Г. И. Янаев объявляет о введении в Москве комендантского часа. Но на том решимость ГКЧП оказывается исчерпанной. Говорят, следствие установило, что проекты приказов о применении силы против несогласных с введением чрезвычайного положения были заготовлены заговорщиками еще весной. Может быть. Факты же говорят о том, что ни один из членов ГКЧП не допускал возможности такого развития событий. Кровь проливать не хотел никто. В одном из своих интервью председатель КГБ Крючков вспоминал о реакции Янаева на обвинение в бездействии: «Пойми мой характер, если хоть один погибнет — я жить не смогу».
И даже когда в ночь с 21 на 22 августа толпа вознамерилась штурмовать здание КГБ СССР на площади Дзержинского, ГКЧП не решился разогнать ее. Я присутствовал тогда на площади. Но воспользуюсь воспоминаниями генерала МВД СССР в отставке Василия Ивановича Лукашова, который рука об руку со мной выстоял три часа митинга, состоявшегося в Кызыле после убийства рыбаков на озере Сут-Холь. В августе 1991 года он служил уже в московском главке МВД. Вот что Лукашов пишет о той ночи в своей книге «О времени, о товарищах, о себе»:
«Пьяная, обкуренная молодежь кружилась на Лубянской площади. Один придурок, достойный представитель собравшейся толпы, забрался на голову изваяния великого чекиста и, извините, начал мочиться на нее под аплодисменты «демократов». Бывший в группе ЛУООП Саша Котлов (начальник УППС) заплакал от негодования и все просил у начальника главка генерал-майора Э. В. Калачева пистолет, при этом говорил: «Эдуард Васильевич! Разреши, я сниму этого придурка первым выстрелом». Калачев, естественно, отказал. При этом буркнул: «Нет приказа, ты же знаешь». Конечно, был бы приказ, думаю, площадь была бы зачищена мгновенно. Силы и средства были в резерве рядом, но… приказа, как следовало ожидать, «сверху» не поступало.
Активистам мероприятий была организована беспрерывная поставка водки и бутербродов легковыми машинами «Комби» (с кузовами). К памятнику и к автомашине ЗИЛ привязали веревки. Водитель, которому, по-видимому, заплатили, помог их прицепить к фаркопу (прицепному устройству). Я незаметно подошел к нему и предупредил: «Если только тронешься с места, то снайпер снимет тебя первым». Водитель все понял и под предлогом проверки крепления незаметно снял веревку с фаркопа и рванул в сторону здания ЦК ВЛКСМ, где был свободный проход. Пьяная толпа не смогла его догнать. Иногда думаешь — это нормальные люди или…»
«В это время, продолжает Василий Иванович, подъехал Ю.М. Лужков и заверил толпу, что памятник будет демонтирован в течение ночи».
Добавлю, что Лужков свое обещание сдержал. 23 августа под улюлюканье такой же пьяной толпы статую Дзержинского сдернули краном с постамента и увезли в неизвестном направлении. Так началась вакханалия вандализма, равной которой по масштабам история человечества не знала и не знает. Участь изваяния первого чекиста постигла сотни скромных памятников и величественных мемориалов советского прошлого. Меньше всего я ожидал нетерпимости к своей истории от прибалтов. В СССР эстонцы, латыши, литовцы считались нациями с самой высокой культурой, предельно близкой западноевропейской цивилизации. Но именно у них прослойка настоящей интеллигенции оказалась самой тонкой, а доля черни так велика, что «разум раз за разом перед нею отступал». Эта вакханалия продолжается там и сейчас, а на Украине, она, похоже, только достигла апогея. Увы…
Наверное, нет необходимости напоминать читателю хронику августовских событий. Но не могу не обратить внимание на один момент. Б.Н. Ельцин и его окружение в этой экстремальной ситуации проявили себя мастерами политической интриги. В считанные часы они сумели изменить расклад сил в свою пользу. Более того, у Ельцина появилась возможность расправиться не только с заговорщиками, но и с их идейными сторонниками, то есть его противниками, и обеспечить себе спокойную жизнь без оппозиции на несколько лет вперед. Наверняка, нашлись в его штабе люди, настаивавшие на таком сценарии. Именно этим объясняются зачистки в Верховных и областных Советах, которые прошли после путча в ряде республик, краев и областей. Но, к чести Бориса Николаевича, у него хватило ума и политической воли, чтобы не поддаться такому соблазну. А это трудно. Президент Турции Эрдоган, например, устоять перед ним не сумел.
Но Горбачева он щадить не собирался. 23 августа 1991 на чрезвычайной сессии Верховного Совета РСФСР Ельцин на весь мир унизил Генерального секретаря ЦК КПСС и Президента СССР, в его присутствии, несмотря на его возражения, подписав Указ «О приостановлении деятельности Коммунистической партии РСФСР». Фактически это был запрет КПСС.
В работе сессии я принимал участие и был свидетелем этой неприятной сцены. Терпеть не могу, когда сильный издевается над слабым.
На следующий день Горбачев заявил о сложении с себя полномочий Генерального секретаря ЦК КПСС. А 25 августа Ельцин добил партию Ленина своим указом «Об имуществе КПСС и Коммунистической партии РСФСР». Все партийное движимое и недвижимое имущество, включая денежные и валютные счета, согласно ему, переходило в собственность России.
26 августа, перед отъездом домой, решил заглянуть на Старую площадь. В аппарате ЦК КПСС у меня было немало хороших знакомых — образованные и высоко порядочные люди, общение с которыми всегда доставляло мне немало удовольствия и пользы.
Вывернувшись с Варварки на площадь, я вдруг, впервые за все годы походов сюда, обнаружил толпу у здания ЦК. Неужели и сюда добрались пикеты?
Все оказалось драматичнее. Полным ходом здесь шла процедура исполнения указа Ельцина. Воспитанных, интеллигентных людей попросту выбрасывали на улицу, не давая возможности забрать из кабинетов даже личные вещи. С первого взгляда на их лица становилось ясно, что испытывали в тот момент эти люди — тяжелейший шок.
Зато те, кто выводил их из здания, похоже, чувствовали себя героями и хозяевами, упивались своим всесилием и бессилием тех, на ком, в их понимании, держалась абсолютная власть в СССР. Оно и понятно: добрые люди на роль исполнителей в таких постановках не согласятся даже под страхом смерти. Это было торжество хама.
ПРОШУ ВЫВЕСТИ МЕНЯ ИЗ СОСТАВА БЮРО
Москва эпохи перестройки не располагала к душевному комфорту. Может быть, поэтому, едва прилетев в столицу, я всегда начинал отсчет дней до отъезда домой. Но волна горбачевских реформ докатилась уже и до Кызыла, подняв со дна душ многих моих земляков все самое нехорошее, что в них хранилось втуне: застарелые обиды, зависть, жгучее желание выловить в мутной воде перемен хоть какую-то выгоду для себя — от итальянских сапог из-под прилавка до должности в исполкоме Совета, дающей возможность доить нарождающихся кооператоров.
На гребне этой волны, как черти из табакерки, вдруг оказались люди одного сорта — крикучие, хамовитые и при этом деятельные. Правда, деятельность их в основном сводилась к производству несметного числа жалоб, требований и заявлений обязательно с политическим уклоном, организации пикетов, митингов и голодовок по ими же изобретенным поводам.
В то время будущий первый президент России вербовал себе сторонников, которые должны были по замыслу его окружения либо дать решающие голоса в случае мирного прихода к власти, либо стать пушечным мясом, если Горбачев не сдастся без боя. Нашлись такие, конечно, и в Кызыле. Они постоянно были на связи с межрегиональной группой нардепов СССР, московским штабом Ельцина, гостили в нем, благо там всех «рекрутов демократии» принимали с распростертыми объятиями, пичкали антикоммунизмом и снабжали методической литературой. От ощущения близости к вождям «революции» и предвкушения близкой победы у многих провинциальных борцов с КПСС напрочь «сносило крышу».
Людишки эти исчезли с политического горизонта также стремительно, как и появились, едва в стране начали наводить порядок. Где они теперь? Их не видно и неслышно. Но в те годы они пошумели вволю, сбивая с толку даже умных, порядочных людей, не говоря о наивных чудиках, которых и сами «лидеры» тувинской демократии называли в разговорах между собой городскими сумасшедшими.
И очень скоро выяснилось, что у аппарата обкома и бюро, как и у всей КПСС, нет иммунитета от этой напасти. И откуда ж ему было взяться, если несколько десятков лет партия играла роль абсолютного монарха, все подданные которого перед ее величием были бесправное и бессловесное ничто. Аппаратчики и секретари обкомов умели с блеском проводить пленумы и конференции, на которых линия партии одобрялась даже без воздержавшихся, прекрасно знали, как выглядеть солидно на трибуне первомайских и ноябрьских демонстраций. Но опыта борьбы — глаза в глаза — с идеологическим противником, не выдуманным, согласно постановлению ЦК КПСС, а реальным, нахрапистым, почуявшим слабость партийной машины и свою безнаказанность, у обкомов и райкомов не было никакого. Годы тотальной монополии на власть и истину в последней инстанции сыграли с КПСС плохую шутку.
И наш обком в начале девяностых оказался в положении, похожем на осадное. Но я продолжал бывать в нем. В секретариате и аппарате ОК работали далеко не глупые люди, глубоко знавшие суть многих вопросов и проблем. Общение с ними поэтому было и приятно, и полезно.
Но однажды даже мой друг Сиин-оол Оюн, увидел, что я иду по площади Ленина в обком партии, бросился мне наперерез, чтобы остановить:
— Зачем ты туда идешь!? — я впервые слышал в его голосе резкие интонации. — Ты же глава республики! Это ты их должен вызывать к себе в Белый дом. А они — бежать к тебе на полусогнутых.
Каюсь, но после этого в обком я заходил со двора. И не только из-за претензии Сиин-оола. Пятая статья брежневской Конституции СССР, фиксировавшая руководящую и направляющую роль КПСС, уже была изъята из Основного Закона. 20 июля Ельцин своим указом запретил участие парткомов в органах госвласти РСФСР. Страна на полных парах шла к обществу политического плюрализма и многопартийности. Сахаров и Собчак с трибуны съезда нардепов СССР не уставали твердить о том, что лица, избранные на высшие посты государственной власти, должны незамедлительно приостанавливать свое членство в любой партии. И даже в наших газетах стали появляться заметки с намеками на то, что многие проблемы в республике возникают от того, что обком КПСС продолжает диктовать свою волю Верховному Совету и его председателю лично. То есть я своими походами в обком, оказывается, давал его оппонентам повод для нападок на моих соратников по партии.
Но я крепился до последнего момента. Уже и Горбачев сразу после путча, 24 августа, сделал заявление о сложении с себя обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС, а я все медлил с решением. Не скрою, далось оно мне нелегко. Ведь многие мои хорошие знакомые, друзья, однопартийцы, чьим мнением я дорожил, могли расценить его как проявление слабости и малодушия. Но было как раз наоборот. Только собрав в кулак все свое мужество, я заставил себя сесть за чистый лист бумаги.
«Первому секретарю Тувинского рескома КП РСФСР товарищу Ширшину Г.Ч.
Меня как члена бюро рескома партии, беспокоили и беспокоят отдельные непродуманные решения бюро, членом которого я являюсь, по важнейшим политическим вопросам. Все это является, прежде всего, как я считаю, следствием безупречного выполнения указаний Центра, навязывания членам бюро позиции Центра, не учитывающей местные условия. Это, пожалуй, в настоящее время самая роковая ошибка бюро и его первого секретаря. Все это в определенной мере мешает развитию демократии в условиях рыночной экономики.
Однако я твердо заявляю, это никоим образом не умоляет достижений в социальном и экономическом развитии республики, особенно за последние 15 лет (имея ввиду в период руководства обкомом партии Г. Ч. Ширшина), в которых немалый вклад коммунистов Тувы. Народ нашей республики, я уверен, это ценит как должное.
В условиях демократии, Председатель Верховного Совета Республики должен учитывать точки зрения позиций всех слоев населения. Но партийная принадлежность высшего должностного лица республики воспринимается в обществе неоднозначно. Это в определенной мере осложняет мою работу, на это неоднократно указывали народные депутаты и члены других политических партий. В связи с этим прошу членов бюро рескома КП РСФСР вывести меня из своего состава. Надеюсь, что мое заявление будет принято правильно. Ч.-Д. Ондар 28.08.1991 года».
Я написал это заявление днем 27 августа. Но дату под ним поставил завтрашнюю. Потому что запланировал огласить свое решение 28 августа на первой после путча внеочередной сессии ВС ТАССР по простой причине: упомянутые мною ельцинские указы от 20 июля и 23 августа переводили его из сферы моих личных желаний и нежеланий в категорию обязательных государственных актов. Глава республики должен быть свободным от партийных симпатий и антипатий, от партийного влияния на него.
А вечером после работы все мы, Дина Николаевна, беззаветная моя супруга, защитница и источник покоя моей души, сын Леонид и его супруга Ира, маленькие внучата Леночка и Алеша собрались на нашей деревянной маленькой дачке. Едва приехали и, как обычно, без команд, без разнарядки занялись каждый своим делом. Леня с детьми — поливают и пропалывают от сорняков огород. Дина Николаевна вместе с Ирой ужин соображают. Меня не беспокоят даже внуки: жена успела им шепнуть, что завтра у дедушки сессия, ему надо подготовиться.
Готовиться, действительно, надо. Но вечер-то какой выдался! Теплый, удивительно тихий. Чуть слышно ворчит, укрывшись за прибрежным тальником, величавый Улуг-Хем. Изредка каркнет ворон где-то на соседнем участке, да коршун с высоты своего полета напомнит клекотом о том, кто изобрел сыгыт. Нашу дачу он знает уже много лет. Когда я бываю здесь, обязательно подбрасываю ему мелких рыбешек, куски хлеба, поэтому он всегда держит ее в поле своего зрения. Дух перехватывает от восторга, когда видишь, как красивая мощная птица в два-три витка снижается до верхушек старых тополей, а потом срывается в стремительное пике. Мгновение, и вот уже в его когтях поблескивает в лучах заходящего солнца светлячок рыбьей тушки.
Через несколько минут он вернется за новой порцией, и так до тех пор, пока не спрячется солнце.
На маленький балкончик дачи поднялась внучка Леночка:
— Дедушка, дедушка, смотри, какая большая божья коровка! — она раскрывает ладонь, на которой замерла, действительно, крупная красная в черный горошек букаха. — Давай отпустим ее!
— Конечно. А почему ты не отпустила ее в огороде?
— Так ведь отсюда ей ближе к небу, дедушка! — искренне удивляется моей непонятливости кроха.
Я смеюсь над собой, а потом мы дуэтом поем божьей коровке прощальную:
— Божия коровка, лети на небо. Там твои детки кушают котлетки…
Петь приходится раз пять или шесть, пока, наконец, это медлительное создание решается распустить крылья, отрывается от ладони и мгновенно растворяется в вечернем воздухе.
Внучка визжит от восторга и благодарно прижимается головой к моему плечу, будто это дедушка испек те котлетки, которые сейчас поедают где-то на небе божьикоровкины детки. А я вдруг испытываю ощущение совершеннейшего душевного покоя и пытаюсь вспомнить, когда последний раз у меня выпадал такой вот семейный вечер? Пять, шесть, пятнадцать лет назад? Каждый день, каждый вечер моего обозримого прошлого был подчинен одному беспощадному слову — надо. Надо подготовить информацию или доклад на бюро или сессию. Надо ознакомиться с директивными документами, прочесть которые днем невозможно. Надо отужинать с нужными гостями из Москвы. Надо встретить кадаками и хлебом-солью на административной границе Тувы гостей из соседних регионов. Надо собраться в очередную командировку. Надо ехать на встречу с избирателями. Надо, надо, надо….
Для Лени был папой на воскресенье. В лучшем случае. Как он умудрился вырасти хорошим сыном и отцом, уму непостижимо. Спасибо Дине Николаевне. Вот и внуки, глазом не успею моргнуть, превратятся в жениха и невесту…
А нужна мне эта чехарда и нервотрепка? Да, когда строил «Тувасбест», «Тувакобальт», Кызыл, Шагонар — это была конкретная чисто мужская работа, нужная республике, людям и, главное, интересная мне самому.
Что сейчас? Чем дольше в тот вечер я искал ответа на этот вопрос, тем отчетливее понимал, чем закончатся эти поиски. Перед собой кривить душой не было смысла: мне не по душе то, что происходило в стране. Да, умом я понимал и принимал необходимость перемен. Но я уже знал изнанку происходящего. И то, как инициировали эти перемены, эта мелочная, как войны в коммуналке за место на кухне, борьба за власть в великой стране, борьба без совести, стыда и правил, вызывали у меня уже физиологическое отвращение. Мне были глубоко не симпатичны многие из тех, кто оказался на гребне волны перестройки. Конечно, я знал, что в каждую смуту, словно в шторм, со дна общества поднимается много мусора. Стоит схлынуть волне, и он исчезнет, снова уйдет в небытие. Но сколько продлится это безвременье, это засилье простых в своей непорядочности людишек, чьи устремления читаются на их лицах, как тавро на жеребце.
Еще до путча ко мне зашла секретарь.
— Чимит Байырович, вас просят принять депутаты Вячеслав Сюрюнович Салчак, Виталий Александрович Попов, Владимир Дидимович Тавберидзе, Генрих Яковлевич Эпп и Юрий Петрович Слободчиков.
Я в тот момент работал с документами, но существовало правило: депутатов Председатель ВС принимает без промедления.
— Пусть заходят.
Начали разговор посетители издалека. С того, что Верховный Совет республики, на их взгляд, не только не справляется с требуемым объемом работы, но и намеренно тормозит ход реформ. Поэтому назрела необходимость в его роспуске. Распустить ВС должен я своим указом и одновременно объявить о выборах Президента ТАССР. Мне они предложили этот пост и гарантировали избрание на него.
Честно признаюсь, я был и огорошен, и взбешен таким оборотом их визита. О том, что Ельцин и его окружение втайне лелеют планы о роспуске Верховного Совета РСФСР я, конечно, знал, потому что постоянно созванивался со своими коллегами-руководителями других регионов и народными депутатами. Прекрасно понимал и то, зачем нужен разгон российского парламента Ельцину, и республиканского — моим собеседникам, хоть они и не называли истинную причину. Дело в том, что большинство народных депутатов и в Москве, и в Кызыле оставались членами Компартии РСФСР, а потому большинство популистских и взрывоопасных решений, проекты которых предлагались радикалами, съездом и сессией нашего ВС блокировались.
То есть мне предлагали покончить с этим большинством взамен на сохранение поста главы республики. Впервые в жизни мне прямо предлагали продать себя! И при этом, конечно же, лгали в глаза. Разумеется, в результате переворота в этом кресле оказался бы другой человек, скорее всего, тот, кого сейчас в этой теплой компании не было, но именно он инициировал поход ко мне. И должности в будущем правительстве он между этой пятеркой уже наверняка распределил.
С большим трудом я сдержался, не выплеснув наружу бурливший в тот момент во мне коктейль гнева, брезгливости и удивления беспардонностью незваных гостей. Не повышая тона, объяснил им, почему, на мой взгляд, в нынешней ситуации любые резкие перемены во власти республики противоречат интересам ее народа. И экономика в тяжелом положении. И межнациональные отношения можно раскачать. А главное, есть острая необходимость в разработке и принятии Верховным Советом целого пакета важных и сложных законов, которые и должны придать ускорение ходу реформ. Указами президента можно затыкать дырки в законодательстве, но создать ими крепкий правовой фундамент новой государственности и нового общества невозможно. К тому же, выборы этого состава Верховного Совета состоялись лишь год назад, и оценивать столь сурово и безапелляционно его работу еще рано. Тем более, что выборы эти были первым истинно демократическим волеизъявлением избирателей. И перечеркивать их результаты, значит, поставить под сомнение сам смысл реформ.
В общем, ушли от меня торгаши, не солоно хлебавши. Но, разумеется, не успокоились.
Сегодня, в самый канун внеочередной сессии Верховного Совета, Слободчиков вдруг, впопыхав, собрал сессию Кызылского горсовета с единственным вопросом в повестке. И думаете, как формулировался этот вопрос? Ни за что не догадаетесь. Ни до того, ни после я ни разу не сталкивался с подобной повесткой дня сессий городских или муниципальных органов самоуправления ни в России, ни за рубежом: «О политической ситуации в городе Кызыле в связи с государственным переворотом». Вот так. Ни много ни мало, а о политической ситуации!
Сейчас вы поймете, почему так торопился Слободчиков. В повестку внеочередной сессии Верховного Совета я заявил тоже один-единственный вопрос: «О политической обстановке в республике и неотложных мерах по укреплению государственной власти». То есть Слободчиков пытался таким образом направить ход сессии ВС в нужное ему русло. Чего он добивался? Не пожалею места, приведу постановление горсовета полностью, не исправляя ошибок, допущенных его безграмотными авторами.
«Сессия отмечает, что Верховный Совет Социалистической Республики Тува в период государственного переворота показал свою преступную безответственность. Президиум Верховного Совета своим заявлением фактически поддержал действия так называемого ГКЧП. Высшее должностное лицо республики, Председатель Президиума Верховного Совета Ондар (даже в наименовании должности сделали ляп, поскольку высшим должностным лицом был Председатель Верховного Совета — авт.), отмежевался официально от заявления Янаева о поддержке автономий действий путчистов» и обращение к коммунистам, ко всем трудящимся» Тувы. Верховный Совет всей своей деятельностью препятствовал проведению радикальных и политических, и экономических реформ в республике. На основании вышеизложенного Совет решил:
1. Выразить недоверие руководству Верховного Совета Тувинской АССР (так чей же это ВС: СРТ или ТАССР? — авт.) потребовать его отставки и проведение досрочных выборов нового состава Верховного Совета Тувинской АССР.
2. Одобрить деятельность и решения председателя и президиума городского совета в период попытки государственного переворота и подтвердить правильность и своевременность принятых решений.
3. Принять обращение Кызылского Совета народных депутатов к народным депутатам Верховного Совета Тувинской АССР
Председатель Кызылского городского Совета народных депутатов Ю. Слободчиков».
С поступком, более подлым, чем это постановление, направленным лично против меня, мне сталкиваться не приходилось. Если учесть, что в эти дни мутный, под стать Слободчикову, заместитель прокурора республики Кикин развернул несанкционированное никем расследование действий руководителей республики и рескома КПРФ, это был еще и донос, грязный, фальсифицирующий истинную картину.
Дело в том, что и Слободчиков, и Кикин были прекрасно осведомлены о том, какую позицию заняли Верховный Совет Тувы и я лично, в дни путча.
Когда стало ясно, что Союзный договор сорван, я отправил Шериг-оола Дизижиковича в Кызыл: кому-то надо было оставаться «на хозяйстве». Перед его отъездом успел составить представление о первоочередных шагах, которые должен предпринять наш Верховный Совет. Для этого, правда, пришлось побегать по Москве.
19 августа мы, все первые руководители автономных республик РСФСР, собрались в холле первого этажа гостиницы «Москва» и пошли в Кремль. А куда же еще? Там вся власть. Подходим к Спасским воротам Кремля. Кругом — тишина. Заходим в здание Верховного Совета СССР. Там все спокойно, как в обычный рабочий день. В приемной Председателя ВС СССР Лукьянова сидит секретарь. Анатолий Иванович — на месте. Секретарь доложил ему по громкой связи о нашей делегации.
— Пусть заходят!
Мы ему с порога:
— Анатолий Иванович, что происходит? Почему на улицах танки?
Не иметь информации о происходящем глава парламента СССР не мог. Но предпочел уйти от ответа:
— Я бы рад вас просветить, но сам ничего не знаю. Только что из командировки вернулся. Совет мой — дойдите до Янаева. Уж он-то, наверняка, в курсе всех дел.
Идем к Янаеву. Там тоже все спокойно. В приемной, кроме секретаря, у двери в кабинет сидит мужчина, у которого даже под пиджаком легко угадываются мощные мышцы.
Янаев тоже принимает нас без задержки. Мы ему без китайских церемоний:
— Геннадий Иванович, Ельцин говорит, что ГКЧП — это антиконституционный акт и государственный переворот. Если это не так, пусть Михаил Сергеевич выступит по телевидению, публично передаст полномочия. Ведь не при смерти он….
Ответить сразу Янаеву не дает телефон ВЧ-связи. Звонил Ельцин. Что он говорил вице-президенту СССР, мы не слышали. Судя по ответу Янаева, просил отыграть ГКЧП обратно.
— Нет, Борис Николаевич, мы не отступим!
Нам же начал объяснять, что в стране надо наводить порядок, уже началась уборка урожая, подготовку к зиме пора заканчивать. Вдруг сдавил виски ладонями, а потом извиняющимся голосом добавил:
— Ночь не спали, да и простыл где-то, знобит и голова болит…
Мы поняли это как окончание разговора: мне и без вас тошно, ступайте с богом…
После Янаева у нас оставалась одна-единственная возможность прояснить ситуацию и завтрашний день — обратиться к нашему, российскому, президенту. Но где его искать, да еще такой толпой. Он на месте не сидит. Кочевать за ним табором по всей Москве? Несерьезно.
Решили вернуться в гостиницу. Превратили в штаб-квартиру номер Муртазы Рахимова, Председателя Верховного Совета Башкортостана. Ему же как обладателю хорошо поставленного голоса поручили звонить Ельцину. Но сколько ни набирал Муртаза номер приемной президента России, на его мужественный баритон каждый раз отзывался сдавленный тенор Бурбулиса:
— Бориса Николаевича пока нет, Муртаза Губайдуллович. Как только появится, я вас с ним соединю. На каком телефоне вы сейчас находитесь?
Каждый раз Муртазе приходилось диктовать один и тот же номер, а Бурбулис не потрудился его записать хотя бы однажды для приличия.
Прождали мы часов до девяти вечера, но Бурбулис так и не позвонил.
Последующие события, попытки Кикина сфабриковать уголовные дела против меня и руководства рескома КПРФ, убедили в том, что Бурбулис не соединил нас, руководителей Верховных Советов автономий, с президентом намеренно.
Напомню, что в законодательных органах всех республик РСФСР абсолютной большинство составляли депутаты-коммунисты и возглавляли их тоже выдвиженцы обкомов КПСС. Поэтому для ярых антикоммунистов-бурбулисов они были как красная тряпка для быка. Оказывается, депутации местных салчаков-слободчиковых приходили с предложениями о разгоне Верховных Советов до путча и к моим коллегам. И уходили с тем же результатом, что и от меня.
Так что, в этом плане ГКЧП ельцинский штаб воспринял как подарок судьбы, решив разгромить «красные» Верховные Советы обвинением в поддержке попытки государственного переворота. Одним из главных доказательств тому должны были стать записи в изъятых генпрокуратурой России журналах посетителей приемных Лукьянова и Янаева от 19 августа. То, что в тот же день мы добивались приема нас Ельциным, Бурбулис, конечно же, не подтвердил бы, дойди дело до суда. И именно поэтому он сам сидел у телефона и не делал никаких записей о звонках Рахимова. И, скорее, именно по его звонку Слободчиков с бухты-барахты собрал внеочередную сессию горсовета, чтобы утвердить постановление-донос, изготовленное по московскому шаблону.
Забегая вперед, приведу еще одну многозначительную деталь. На внеочередной послепутчевской сессии Верховного Совета республики Шериг-оол Дизижикович в ответ на призывы доморощенных радикалов привлечь к уголовной ответственности тех, кто поддержал ГКЧП, произнес такую фразу:
— Пусть отвечают те, кто бегал 19 августа в Кремль…
«Те», как понимаете, это Ондар. И не просто Ондар, а Ондар Ч.-Д. Б.
Но вспомнил я об этом эпизоде не потому, что мне стало жалко Ч.-Д. Б. Потом, уже в Москве, я встречался или говорил по телефону со своими уже бывшими коллегами из автономий, и, оказалось, что абсолютно та же, слово в слово, фраза звучала на «разборах полетов» из уст всех до единого председателей республиканских правительств! Значит, ее им подсказал кто-то один.
И все же все эти доносы и целеуказания не сработали. Подвести меня под статью о государственной измене Кикин так и не смог, потому что 19 августа, не дождавшись звонка Бурбулиса, мы устроили своего рода саммит глав автономий. На повестке его был один вопрос: как обезопасить Верховные Советы от нежелательных последствий при любом варианте развития событий. А их, основных, было два. Первый, скорее гипотетический, но чем черт не шутит! — ГКЧП берет власть в свои руки. Второй, более вероятный, — Ельцин на коне. И ни один из них исключить нельзя. А значит, выступать с поддержкой любой из сторон — опасно. Выступить против ГКЧП или Ельцина — опасно вдвойне. Как быть?
Мы озадачили всех знакомых юристов, сами переспорили до хрипоты, а решение нашлось как-то вдруг и само собой: давайте встанем на сторону Закона. И точка.
Тут же сформулировали позицию, и разошлись звонить домой. Позвонил и я, продиктовав изобретенные формулировки. Вот что получилось.
«Президиум Верховного Совета и Президиум Совета Министров постановляют:
1. Решительно поддержать оценку Верховного Совета РСФСР деятельности антиконституционной, преступной группы, смелую и решительную позицию в защите демократии в РСФСР и стране Президента Б.Н. Ельцина
2. Предупредить о персональной ответственности руководителей всех рангов о безусловном выполнении законов Тувинской АССР, РСФСР и СССР.
3. Советам народных депутатов Тувинской АССР и их исполнительным органам немедленно провести широкую разъяснительную работу по исполнению Указа Президента РСФСР и законов РСФСР и СССР в трудовых коллективах Республики.
4. Средствам массовой информации на 2-х языках полностью опубликовать все указы и решения Верховного Совета и Совета Министров РСФСР и Президент РСФСР т. Ельцина Б.Н.
Председатель Верховного Совета
Тувинской АССР Ч.-Д. Ондар.
Председатель Совета Министров
Тувинской АССР Ш. Ооржак
г. Кызыл. 22 августа 1991 года № 145».
Обо всем этом Слободчиков и Кикин знали и лгали, осознанно, адресно, в надежде повлиять на настрой народных депутатов, сбить их с толку. Я не сомневаюсь, что Слободчиков понимал, что из этой затеи у него ничего не выйдет. И, тем не менее, решился на подлость. Почему?
Ларчик открывался, увы, очень просто. По большому счету, Слободчикову была не важна реакция Верховного Совета на анекдотичное по сути своей постановление горсовета. Его депутатов он беззастенчиво использовал с одной целью: засветиться самому перед ельцинским штабом, перед новой властью деятельным, преданным, бесстрашным ее соратником. Но что это за власть, перед которой можно отличиться подлостью и ложью?
Этот беспощадный вопрос зрел во мне давно, как нарыв. Прорвало его здесь, на маленьком деревянном балкончике в тихий, прекрасный вечер одного из последних летних дней.
Конечно, в близком круге Ельцина были и глубоко порядочные люди. Я очень уважал и уважаю Руслана Имрановича Хазбулатова. Мне импонировал Иван Степанович Силаев. Но я-то знал, что не они — первые скрипки ельцинского оркестра. И даже сам Борис Николаевич — не главный его дирижер. Заправляли в нем доселе неизвестные молодые, неглупые, самоуверенные и самовлюбленные люди, называвшие себя прагматиками, на деле, скорее, маскировавшие под прагматизм свою беспринципность. В отличие от их отцов-большевиков они даже не скрывали, что народ для них — просто сырье, материал, глина или пластилин, из которого, располагая небольшим умением и, главное, — властью, можно вылепить все, что им нужно. Гайдар, Немцов, Чубайс, Шахрай, Бурбулис, — они были слеплены и испечены в другой пекарне, из иного теста, чем я, чем большинство моих сверстников. И я никогда не смогу стать таким, как они — безжалостными менеджерами, оперирующими только циф-рами и не видящими за ними главное — людей.
Чтобы попасть в их обойму, мне пришлось бы превратиться в одного из тех хамов на Старой площади, выбрасывавших вон, на улицу, пожилых, интеллигентных людей. Встать в один строй с Вячеславом Салчаком, кинувшимся 24 августа с Вячеславом Хопровым выселять своих коллег по журналистскому цеху из Дома печати и обыскивать их кабинеты.
Мне никогда не стать своим в этой компании. Для них я даже в должности главы республики буду еще одним винтиком, гаечкой, которую в случае чего можно закрутить или ослабить, а сорвав резьбу, не раздумывая отправить в утиль.
«Все проходит, и это тоже пройдет», — было выгравировано на кольце царя Соломона. Конечно, пройдет время, и Белый дом займут другие управленцы. Еще Дантон, прежде чем положить голову под гильотину, сказал: революция пожирает своих детей. Но сколько будет длиться это смутное время? Пять, десять лет? А это много, очень много. Ведь, чтобы вжиться в него и выжить на этом посту, от меня потребуется стать еще одним слободчиковым.
А вот этого сделать я не смогу. Хотя бы потому, что я был Ондар, есть Ондар и им хочу прожить отпущенные мне годы...
Значит, остается одно — отставка.
И вы знаете, стоило произнести это карябающее слух и сердце слово вслух, будто камень с души упал.
Спустился с балкончика вниз, все уже ждут меня за столом.
— Бабуля! — кричу я Дине Николаевне. — Есть у тебя что-нибудь крепче чая?
— А как ты думал? Конечно, есть. Но у тебя же завтра у тебя сессия, — удивляется моему порыву бабуля.
— Сессия, сессия, — соглашаюсь я и добавляю, — но сессия особая…
— А что в ней особого-то, — машет рукой жена, — у вас теперь все сессии — внеочередные.
— А эта — особая, — настаиваю я и выпаливаю, — потому что прощальная. Решил просить об отставке.
Все время думал, что знаю своих домочадцев как облупленных. Но такой реакции на мое решение от них никак не ожидал.
— Ура! Ура! Ура! — негромко прокричал сын.
— Уряяя! — глядя на него завопили внучата.
— Ну, слава богу! Наконец-то, — проговорила невестка, но осеклась и обернулась на Дину Николаевну.
— Ничего! Как-нибудь проживем,.. — я услышал от жены именно то, что хотел услышать. Она снова, в который раз, поняла меня без всяких объяснений. Начни Дина Николаевна отговаривать меня, я без раздумий изменил бы свое решение. Но она, наверное, чувствовала мое состояние в эти последние недели и была готова ко всему.
— Действительно, сколько можно, — поддержала она невестку. — Не зря же говорят, что очень важно вовремя уйти. Пока жизнь не ушла вперед тебя, пока совесть не замарал. А она у тебя, дедуля, чиста. Ты для Тувы делал все, что мог и даже больше.
Она прослезилась. Запершило в горле и у меня. Если бы кто знал, чего стоила семье, Дине Николаевне моя работа…
Во времена, когда КПСС была руководящей и направляющей, жен ответственных совпартработников полагалось держать в черном теле. Запрещалось представлять их к государственным наградам, выдвигать в депутаты Советов трудящихся всех уровней, назначать на высокооплачиваемые должности. Мы не имели права иметь в личной собственности дачу или машину, и даже покупка дорогой вещи для супруги или мебельного импортного гарнитура за свои деньги могла обернуться персональным делом.
Я получал 500 рублей в месяц, а премиальные мне не полагались. Много? Квалифицированный рабочий на том же «Тувасбесте» заколачивал по 400 рублей, не считая премиальных по итогам месяца, квартала, да еще и тринадцатую зарплату. Дина Николаевна не работала: инвалид второй группы.
Поэтому я и сейчас не могу взять в толк: о каких привилегиях совпартаппарата гневался Борис Ельцин? Может, это ему удалось отыскать какие-то лазейки, через которые он пользовался народными деньгами. Как говорится, кто ищет, тот и обрящет. А у меня, простодыры, и мысли не возникало запустить руку в госказну.
Самой большой взяткой считались тогда бутылка коньяка и коробка шоколадных конфет фабрики «РОТ-ФРОНТ» секретарше начальника какого-нибудь Главкомсевснаба. Да и те вручали так, чтобы ни одна душа… Ни-ни! Ну, а если секретарша вдруг соглашалась принять эти подношения, это была уже большая удача, открывавшая свободный доступ в кабинет ресурсораспределителя.
Нынешняя молодежь воспринимает эти порядки как дикость. Но так было. И я считаю, действовавшие ограничения разумными для той эпохи. Они создавали труднопреодолимый барьер коррупции и взяточничеству. А ведь через наши руки проходили миллионы рублей.
Да, как я уже говорил, воровства и взяточничества хватало и в советское время. Но грешили им, в основном, в торговле, особенно во времена дефицита. Пользовались положением жены и дети некоторых неприкасаемых старцев — членов Политбюро. А вот в нижестоящих звеньях партийной и советской иерархии случаи взяточничества, а тем более, мошенничества, являли собой скорее исключение из правил. Так что, миллионов я не нажил. Вот почему реакция Дины Николаевны «как-нибудь проживем…» была для меня очень важна. Даже до пенсии мне оставалось еще полгода. И эти полгода надо было на что-то жить.
Ночью спал мало. Сначала на одном дыхании набросал доклад, текст которого получился жестким, злым. О том, что думаю о путче, о тех, кто пытается выловить для себя золотую рыбку в мутной воде странных реформ. С конкретными примерами, именами. Но потом перечитал написанное и порвал. Нельзя, чтобы твоим пером водили злость и обида.
ВРЕМЯ СТАЛО МЕНЯ ОПЕРЕЖАТЬ
Все. Последний раз захожу хозяином в кабинет Председателя Верховного Совета. На столе под стеклом — копия моего заявления о выводе из состава бюро рескома КПРФ. Брать с собой или не брать? Если мою просьбу ВС удовлетворит, и сессия не затянется, то особой нужды зачитывать его не будет. А если затянется или… На всякий случай, возьму. Не тяжело. Пора. Надо идти…
Усаживаюсь за стол президиума, смотрю в зал. Знакомые все лица. Со многими из тех, кто в зале, пуд соли съел. О каждом знаю больше, чем знает он о себе сам. Семейные проблемы. Особенности характера. Привычки и наклонности. Слабости и сильные качества.
Что ждет меня в Москве? С одной стороны, и там у меня много знакомых и даже друзей. Но Москва есть Москва. Особенно нынешняя. Принимает не всех. А на этот раз уеду не один. Как приживется в белокаменной Дина Николаевна?
Впрочем, сейчас главное — провести сессию так, чтобы битым не быть. Делаю вздох поглубже.
— Уважаемые народные депутаты и присутствующие здесь гости! Открывая работу внеочередной девятой сессии Верховного Совета Тувинской АССР, разрешите начать с заявления.
Сделал паузу. В зале — оживление. Продолжаю, не торопясь.
— Время сейчас напряженное. Процесс демократизации идет полным ходом. События 19–22 августа показали необратимость демократического процесса. Стране нужны свежие кадры, с новым мышлением. Я честно и добросовестно работал, как мог. Сделано немало. После первого съезда народных депутатов РСФСР значительно расширены права республик в части принятия собственных законодательных актов. Принята Декларация государственного суверенитета Советской Республики Тыва, возрождается национальная самобытность, приняты законы о государственном языке, о Дне Республики, Шагаа, восстановлена в правах религия, приняты законы, раскрывающие просторы рыночной экономике и другие. В целом Верховный Совет и его Президиум работали напряженно, как никогда. Предстоит большая и творческая работа, надо готовить новую Конституцию, законы о приватизации государственной собственности, жилья, референдуме, местном самоуправлении, Земельный кодекс, создавать правовые основы деятельности структур управления, органов власти и т. д.
Делаю еще одну короткую паузу, обозначая, что перехожу к главному.
— Я являюсь членом Верховного Совета РСФСР. Большая и ответственная работа на посту Председателя Верховного Совета Тувинской АССР не дает полностью выполнять функции члена Верховного Совета РСФСР. В связи с этим прошу, уважаемые народные депутаты, вашего разрешения сложить полномочия Председателя Верховного Совета нашей республики и перейти на работу в Верховный Совет РСФСР на постоянной основе. Новое дело должны делать новые, молодые люди. Им оно по плечу.
Вижу, для многих мое заявление — как гром среди ясного неба. Кто-то с места кричит:
— Не давать согласия!
Но очень быстро проявляются те, кому нужная моя кровь и дискредитация Верховного Совета. От группы народных депутатов в составе Э.Х. Ооржака, В.А. Попова и В.С. Салчака депутат К. А. Бичелдей выступает с заявлением о том, чтобы вначале рассмотреть вопрос «О политической обстановке в республике и неотложных мерах по укреплению государственной власти» и лишь потом заявление Чимит-Доржу Байыровича.
Логика в этом предложении есть. Если отпустить меня без мордобития, то надо откладывать сессию, как минимум, на завтра. А в конце августа — каждый день на вес золота. Никому не хочется посвящать его посиделкам с не очень понятным для большинства назначением.
Поэтому сессия принимает решение: за то, чтобы сначала заслушать доклад, — 74 голоса, против — 21.
Я готов и к такому повороту событий. Готовясь к сессии, запасся козырным тузом. Но пускать его в ход было рано.
— Уважаемые народные депутаты! Страна и весь мир пережили тяжелые испытания. Под угрозой стояли все преобразования, завоеванные за последних шесть лет. События, захлестнувшие 19–22 августа 1991 года, получили политическую и правовую оценку. На сессиях Верховного Совета РСФСР и Верховного Совета СССР раскрыты сущность и механизм государственного переворота, названы его организаторы и исполнители. Сегодня мы имеем полное представление о тех бурных и трагических днях, задача наша — на основе глубокого анализа сделать необходимые выводы: политические, экономические, нравственные.
Цитировать доклад полностью не вижу смысла. В нем я рассказал и о несостоявшемся подписании Союзного договора, и о наших хождениях 19 августа, и о совместной позиции Президиума Верховного Совета ТАССР и Совета Министров республики, продекларированной в уже приведенном мною выше постановлении. Закончил доклад просто:
— Уважаемые народные депутаты! Давайте в поисках истины последовательно, день за днем, восстановим происходившее в нашей республике, объективно и мудро взглянем на принятые меры, оценим их результативность и влияние на политическую и социальную обстановку.
Обсуждение доклада, как и ожидалось, получилось бурным. Но группировке Ю. Слободчикова, В. Салчака, В. Тавберидзе, В. Попова, Ю. Стал-оола во главе с упомянутым Кикиным не удалось раскачать Верховный Совет, протащить подленькое постановление горсовета как основу для решения ВС, навесить ярлык сепаратизма на его руководителей.
Депутаты поняли, что это примитивный политический заказ, и большинство пропустило причитания «демократов» мимо ушей. Сессия все расставила по своим местам. Я впервые почувствовал силу демократии и совместного коллективного обсуждения трезвого, объективного, свободного от какого-либо ангажирования.
Общее настроение, позицию абсолютного большинства депутатов сформулировал директор совхоза, депутат Павел Суратович Кара-Сал. Сказал просто, по-крестьянски:
— Путч где был? В Москве. Вот там пусть с путчистами и разбираются. А я не одобряю действия некоторых людей, которые у нас в Туве, где путчем и не пахло, разжигали страсти, распространяли слухи и сплетни. Им надо опомниться!
А потом слово взял прокурор республики Сергей Сергеевич Зотов.
— Уважаемые товарищи, я сразу хочу извиниться и попросить больше времени для выступления, потому что считаю свою информацию очень важной. Мне хотелось поблагодарить тех депутатов, которые высказывались за то, чтобы дело продолжал расследовать А. Ю. Кикин и не поручать это Зотову. Откровенно говоря, с меня большая ноша упала бы, и я был бы доволен, потому что это очень сложное и деликатное дело, и к нему надо подходить с большой осторожностью и мужеством. Но дело в том, что я — прокурор республики и остаюсь на этом посту, а значит, должен заниматься этим делом. В противном случае я обязан покинуть свой пост. Ситуация, когда такое дело расследует заместитель, когда об этом не знают ни прокурор, ни члены коллегии прокуратуры, не может дальше продолжаться.
Что произошло? Кикин Александр Юрьевич, вернувшись из Москвы и находясь еще в отпуске, по собственной инициативе возбудил уголовное дело, создав следственную группу, о чем не был информирован ни Совет Министров, ни Президиум Верховного Совета. А ведь это не рядовое дело, и я считаю, что такая информация немедленно должна доводиться до сведения высших органов власти. Генеральный прокурор РСФСР Степанков сказал мне однозначно –телефонный разговор шел в присутствии членов коллегии, — что никаких полномочий Кикин не имеет на ведение этого дела.
Мы обсудили эту ситуации на коллегии, признали ее просто не допустимой и приняли решение: я должен взять это дело под свой контроль. Причем, в соответствии с законом. Никакого давления на Кикина не оказывалось. Я ему дал письменное указание о том, чтобы он это дело немедленно подшил, составил опись и передал мне. Мы бы сформировали следственную группу новую, куда, я думаю, вошли бы те же люди. Это указание не было выполнено. По делу сегодня ничего не могу сказать, потому что я его не видел. Вчера вечером еще раз довел до сведения руководства прокуратуры РСФСР о том, что происходит. Заместитель Генпрокурора Лисов вызвал Кикина с делом в Москву, но почему то он не полетел. Сейчас вопрос перед генпрокуром поставлен так: либо дело будет расследоваться под руководством прокурора республики, либо я прошу освобождения от занимаемой должности.
Теперь о моей позиции в отношении событий, связанных с деятельностью ГКЧП. Если говорить о личном моем мнении, считаю, что все эти события — продолжение того же идиотизма, который привел страну к кризису. Но я бы не сказал, что этот идиотизм уже не продолжается, и наше государство внезапно стало вдруг правовым. Я бы не хотел сейчас перекрашиваться, как многие это делают, к сожалению, и говорить о том, что у меня есть какие-то симпатии к ныне здравствующим лидерам. Вовсе нет. Я считаю, что они много дров наломали и продолжают ломать. Эта моя личная позиция, но как прокурор республики я отвечаю, прежде всего, за законность и правопорядок.
Сразу после того, как мы узнали о создании ГКЧП, я решил доводить всю информацию, поступающую к нам из вышестоящих прокуратур, до сведения наших работников, но никаких незаконных действий, которые бы ущемляли права граждан, не допускать. Мы встретились вместе с Федосеевым В.Н., Кара-Салом В.Б., обсудили ситуацию, посмотрели все документы, которые приходят — они, действительно, все были разноречивы, — и пришли к тому же самому выводу: незаконные меры не будем применять, в том числе аресты, гонения, даже если поступят такие конкретные указания. Об этом же я сказал на заседании Президиума Верховного Совета. Кстати я считаю до сих пор, что им была выбрана не выжидательная, а абсолютно правильная в данной ситуации позиция. Раз в Москве были баррикады, то они должны быть и у нас — к этому хотели подтолкнуть республику. А зачем? От кого баррикады? Никакой техники у нас в воинских частях нет, все спокойно. Да, военные усилили бдительность! И все. То же самое было у милиции, которая усилила охрану общественного порядка, а это что — незаконно? А зачем мы должны были писать верноподанническое письмо ГКЧП или Б.Н. Ельцину? Я этого тоже не понимаю. Мы решили, что у нас сейчас ситуация в республике, к счастью, нормализовалась. Решаются какие-то проблемы экономические, социальные. Худо-бедно — это другой вопрос. Зачем же в таком случае обострять ситуацию, выгонять людей на улицу митинговать. О том же самом я сказал на заседании Президиума председателю горсовета Ю.П. Слободчикову. Я убеждал его в том, что не надо нам митингов, соберитесь под любой крышей, примите любые решения в защиту российского правительства — это ваше дело, равно как право любого гражданина высказывать мнение о ГКЧП. Это мнение. А мы же говорим о том, что у нас плюрализм, демократия. Во всяком случае, я вам твердо заявляю, что никаких незаконных действий мы не совершили.
И сейчас очень важно не качнуться в другую сторону и не начать искать врагов. Нужно спокойно, взвешенно во всем разобраться. Но, к сожалению, у нас уже есть факты. Так, вчера на сессии горсовета за что хотели снять с работы начальника городской милиции? За то, что он не выставил пост у здания КГБ. А зачем он там был нужен? У нас даже количество преступлений уменьшилось в городе в это время. Для чего нужен был пост, от кого — от сотрудников КГБ? Мы ведь его заверили в том, что КГБ не принимает никаких незаконных действий. И прокуратура осуществляет надзор. Что еще надо было? Проявить личную власть, я так считаю. Конечно, дело это необходимо расследовать, но совершенно на иной основе, уполномоченными на то лицами и строго в соответствии с законом. Считаю, что хорошо, если бы группа депутатов параллельно с ними занималась бы этими вопросами.
Теперь в отношении совещания у первого секретаря рескома партии Ширшина Г.Ч. Почему-то в прессе его называют секретным совещанием. Это опять перегиб. Да, нас пригласил первый секретарь после этих событий обменяться мнениями. По-существу, все документы, которые печатались в газетах, были предметом обсуждения, причем без особых высказываний в поддержку ГКЧП. Более того, я скажу, мы давно отошли от рескома в плане выполнения его рекомендаций. Таким образом, если сессия примет решения, что дело нужно все-таки передавать прокурору республики, я доведу это решение до генерального прокурора РСФСР.
Вот так выступил на сессии прокурор республики Зотов. Я следил за реакцией так называемых радикалов на его слова. Каждая фраза Сергея Сергеевича вбивала их в кресла, словно это были лобные места позора. Никому не пожелал бы быть в этот момент на их месте.
А ведь избежать такого позора просто. Надо в любой ситуации оставаться человеком. И не просто гомосапиенс — человеком разумным, думающим, но и человеком совестливым.
Да, я понимаю, найдутся читатели, которые меня в этом месте тут же перебьют: так ты же, Чимит Байырович, сам говорил, что в политике ни друзьям, ни совести места нет!
А я и не отказываюсь от сказанного. Власть и добродетель — вещи несовместные уже хотя бы потому, что, делая добро миллионам, ты обязательно обделишь сотню человек. Но даже власть бывает разной, достаточно вспомнить историю одного ХХ века. И самое главное, у того, кто стоит перед дверью, которая открывает вход во власть, всегда есть выбор — войти и принять правила игры либо развернуться и остаться самим собой. Я выбрал второе.
Постановление Верховного Совета Тувинской АССР
О заявлении Председателя Верховного Совета Тувинской АССР Ондара Ч.-Д.Б. о сложении полномочий.
Верховный Совет Тувинской АССР постановляет:
Удовлетворить просьбу т. Ондара Чимит-Доржу Байыровича о сложении им полномочий Председателя Верховного Совета Тувинской АСССР в связи с переходом на работу в Верховный Совет РСФСР на постоянной основе».
— Уважаемые народные депутаты! Сердечно благодарю за то, что вы удовлетворили мою просьбу. Путь любого политика тернист и не усыпан розами. Шаг, который я сделал, закономерный. Время начало меня опережать, — честно признался я. — Поэтому и решился на такой поступок.
Я поблагодарил всех, с кем сталкивала меня работа и, конечно, не удержался от напутствия.
— Будьте всегда внимательными, терпеливыми в отношениях друг с другом в это не легкое время, о чем я очень и очень прошу, уважаемые народные депутаты и друзья. Постарайтесь всегда понимать друг друга, а когда надо — беречь. Все, независимо от национальной принадлежности, любите нашу республику и ее многонациональный народ. Будьте здоровы, счастья и успехов в вашей деятельности и каждой семье в отдельности.
Потом брали слово мои уже бывшие заместители Михаил Сергеевич Козлов, Виктор Салчакович Кажин-оол, Председатель Совета Министров Шериг-оол Дизижикович Ооржак. Говорили обо мне много теплых слов. Спасибо им. Но поскольку сам момент, приличия и не предполагают иного, цитировать их не стану. Если читателю интересно, есть полная стенограмма внеочередной сессии.
А у меня в висках стучала одна мысль: все, можно подводить черту под целой эпохой в моей жизни, в жизни моей семьи.
В МОСКВУ НА ПМЖ
На второй день после сессии я сел за телефон. Сначала позвонил Председателю Верховного Совета РСФСР Руслану Имрановичу Хасбулатову, потом набрал председателя Совета Национальностей ВС Рамазана Гаджимурадовича Абдулатипова. Доложил обоим: свободен, как ветер, готов к любой работе. И тот, и другой, конечно, уже знали о моей отставке, поэтому пытать, что да как, не стали. Ответили оба коротко: ждем тебя.
Пышных проводов устраивать не стал. Случай не тот, а главное, денег было в обрез. Летели в столицу втроем — с Диной Николаевной и шестилетней внучкой Леной. И на окончательный расчет бухгалтерии нашего Верховного Совета мы могли прожить в Москве в лучшем случае месяц.
Поэтому накануне отъезда пригласил вечером на дачу только Виктора Кажин-оола и Михаила Козлова. Наказал им: никаких подарков — не юбилей отмечаем. Но они привезли с собой красивый японский чайный сервиз — мы каждый праздник достаем его из серванта, а Дине Николаевне вручили медаль «Ветеран труда». По инерции я хотел набычиться: не полагалась моей половинке эта награда по положению о ней. Но потом вспомнил, чего стоила ей моя карьера, и впервые стал соучастником корыстного правонарушения, за которое в прежние времена могли партбилетов лишиться и я, и Козлов с Кажин-оолом. Те времена прошли, а совесть моя была чиста: заслужила Дина Николаевна эту награду. Жена руководителя — это не социальное положение. Это профессия. Трудная, нервная, а нередко и опасная.
Прямой рейс до Москвы летал тогда с дозаправкой в свердловском аэропорту Кольцово. Добрались без приключений. Только внучка первые полчаса после взлета проплакала, расстроенная церемонией прощания:
— Хочу к маме!
Но потом успокоилась. Новые впечатления оказались сильнее.
Оргуправление ВС заказало для меня одноместный номер в гостинице «Москва». Большего по рангу мне не полагалось. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Распаковались, я сходил за раскладушкой. Пошли перекусить в буфет. Когда буфетчица назвала сумму, Дина Николаевна схватилась за голову. В номере подсчитали и прослезились: через неделю походов в буфет останемся на бобах.
Вдруг в дверь постучали. Открываю — ба! — мой друг народный депутат РСФСР из Бурятии Сергей Николаевич Булдаев. В оргуправлении вчера случайно узнал о моем прилете. А его номер на этом же этаже. Заглянул поздороваться, а просидели с ним часа три. Дина Николаевна дождалась паузы и поинтересовалась, где Сергей Николаевич питается. Оказалось, обедает в столовой ВС, а завтракает и ужинает в номере пряниками да печенюшками, а когда и голым чаем приходится довольствоваться: финансы поют романсы. Но ему проще — он один. А нас трое, и Леночку на сухом пайке держать нельзя. Ребенок должен кушать как дома.
Слово за слово, выяснилось, что у Булдаева есть электрокофеварка. Не такая, как нынче, с которой управиться способен только программист с высшим образованием, а простая и надежная, как все советское. Высокая железная конусообразная кастрюля литра на два раструбом вверх. Пластмассовыми в ней были только пипочка на крышке и основание. Так мы решили вопрос горячего. Каждое воскресенье сбрасывались с Булдаевым, Дина Николаевна запасалась в ближайшем гастрономе нужными ингредиентами и варила супы. Дешево и сердито. По сравнению с ними первые блюда гостиничных буфетов казались тюремной баландой.
КОМАНДИРОВКА В ЗОНУ КОНФЛИКТА
В Верховном Совете меня на первых порах назначили руководителем рабочей группы бюджетной комиссии Верховного Совета. Под моим началом числился шустренький худенький молодой человек в джинсовых брюках — Саша Починок. Парень был толковый, мои просьбы и задания выполнял в срок и без рекламаций. И я не удивился его быстрому карьерному росту. После разгона ВС он избрался в Госдуму, возглавлял налоговую службу страны, а потом — министерство труда и социальной защиты РФ.
Только освоился в бюджетной комиссии, просит зайти Абдулатипов. Мы знакомы с ним еще с первого съезда нардепов РСФСР. Он проходил в Кремле, и в одном из перерывов ко мне подошел Магомед-Али Магомедович Магомедов, глава Республики Дагестан.
— Чимит, — мы с Магомед-Али давно на короткой ноге, — у меня есть кандидатура на должность председателя Совета Национальностей — Рамазан Абдулатипов. Он человек еще молодой, но уже работает в аппарате ЦК КПСС. Я тебя с ним обязательно сведу, и ты поймешь сразу, что мужик он хороший. Надо с нашими коллегами, руководителями автономий поработать, чтобы поддержали его.
Я знал, что Магомедов за пустого человека просить не станет. А свои люди, говорят, везде нужны. Работу с коллегами провели, осталось решить, кому выступить перед съездом с предложением кандидатуры Рамазана. Остановились на главе Хакасии Владимире Николаевиче Штыгашеве. Выбор на него пал потому, что голос у Штыгашева, почти как у Левитана. Володя согласился, выступил, предложил, и съезд единогласно проголосовал за избрание Абдулатипова на должность председателя Совета Национальностей.
Так в большую политику вошел очень мудрый и, самое главное, честный человек, истинный патриот России. Когда я заглянул к Рамазану, он крутить-вертеть не стал.
— Хочу предложить тебя на должность руководителя подкомиссии Комиссии по реабилитации репрессированных народов СССР. Не тебе объяснять, какая это сложная и деликатная работа и какая большая ответственность. Поэтому, если откажешься, плохого не подумаю.
Рамазан оказался не только мудрым, но и хитрым мужиком. Нажал на гордость. После такого вступления отказаться от предложения я не мог. Дал согласие, а потом мы часа полтора обсуждали проблемы реабилитации незаконно репрессированных народов. Это ведь огромный пласт работы и острейших, взрывоопасных вопросов. Это судьбы тысяч людей, выселенных из родных мест, где жили их предки, остались их могилы.
На первый взгляд, восстановить историческую справедливость просто, достаточно росчерком пера разрешить им вернуться на малую родину. Но что их ждет там? Ведь на родовых землях, в домах, построенных их предками, давно живут другие, чужие им люди. Для этих людей эта земля тоже стала малой родиной. И вины их в том, что натворила прошлая власть, нет никакой. Как быть власти нынешней? Как разрубить этот гордиев узел?
Именно такую ситуацию пришлось разруливать в Дагестане.
Однажды меня попросила о встрече советник президента России по вопросам межнациональных отношений Галина Васильевна Старовойтова, царствие ей небесное. Договорились о времени, и вот я у нее в кабинете.
— Чимит-Доржу Байырович, — не без труда выговорила она мое, чуждое русскому уху и языку трехэтажное имя-отчество, — очень нужна ваша помощь…
Скоро стало понятно, что речь идет о конфликтной ситуации в Дагестане. Я уже был в курсе происходившего там. До 1944 года на берегу горной реки в Новолагском районе Дагестана компактно проживали чеченцы. Жили они там испокон веков. В 1944 году их оттуда выселили в Казахстан. В 1957 году указом Президиума Верховного Совета СССР Чечено-Ингушская АССР была воссоздана, и все депортированные с ее территории вернулись из ссылки в свои родные места. А вот судьба чеченцев, компактно проживавших на территории других автономий Северного Кавказа, складывалась трудно. Когда они вернулись из Казахстана, в их домах жили аварцы, кумыки и даже азербайджанцы. И освобождать их для исконных хозяев не хотели. Квартирный вопрос всегда оставался в СССР под номером 1. В апреле 1991 года Верховный Совет РСФСР принял закон о реабилитации депортированных народов. Он носил, скорее, рамочный характер, так и не дав ответа на многие вопросы, и прежде всего, имущественные. Как и многие популистские акты, он принес больше вреда, чем пользы, разбередив старые раны, обиды и претензии репрессированных и их потомков. Ситуация в Новолагском районе накалялась, вот-вот там могла пролиться кровь.
— Чимит-Доржу Байырович, это просьба президента и моя тоже: поезжайте в Дагестан, хотя бы на недельку. Возьмите с собой команду из представителей политических партий, пообщайтесь со сторонами конфликта, постарайтесь подвести их к примирению.
— Галина Васильевна, конечно, я поеду. Но с условиями: не торопите меня с результатами — первое; поеду один — второе. Агитбригады в таком деле не нужны. Шума и гама там и так хватает.
— Но в этом случае вся ответственность ляжет лично на вас, если конфликт предотвратить не удастся!
— Обещаю вам, Галина Васильевна, что лично вы не будете отвечать в любом случае. Свою вину ни на кого никогда не перекладывал. И сейчас, если придется, отвечу. Пугать меня этим не надо! — отрезал я и откланялся.
С Галиной Васильевной — редкий случай в моей практике — отношения у меня как-то не сложились. И дело не в личных симпатиях и антипатиях. Меня настораживали ее поверхностные оценки по целому ряду вопросов межэтнических отношений в России. При этом она не стеснялась высказывать их публично. Так, в интервью «Собеседнику», говоря о склонности субъектов Федерации к сепаратизму, поставила Туву на одну ступеньку с Чечней. А тем временем, в Туве Старовойтова не была ни разу.
Мне могут возразить: такое у человека было мнение. А ошибаться могут все.
Так-то оно так, да не совсем. Будь Галина Васильевна простой доктор исторических наук, профессор, у меня бы не было никаких нареканий. Но она занимала серьезную должность советника Президента России по вопросам межнациональных отношений, и к ее мнению, хочешь — не хочешь, а обязан был прислушиваться весь чиновный люд, от рядовых клерков до федеральных министров. И ярлык сепаратизма, который она приклеила к Туве, наносил огромный ущерб имиджу нашей республики, формировал к ней, мягко говоря, неприязненное отношение не только в госаппарате, но и в обществе. В те годы в любом московском кабинете чиновник в ответ на просьбу руководства Тувы мог ответить однозначно:
— А вы разве еще не отсоединились от России?
Подтекст этого вопроса расшифровывается так: какой смысл России помогать вам, если Тува спит и видит себя вне России?
Так что чисто умозрительные оценки Старовойтовой были не безобидны. Впрочем, о покойных говорят либо хорошо, либо ничего. Не стану отступать от этой традиции и я.
А конфликт в Новолагском районе тогда, в 1992 году, предотвратить удалось. Для этого пришлось прожить там месяц, провести десятки встреч, чтобы взять на карандаш все проблемные вопросы, а потом с местными властями, районными и республиканскими, проработать нескольких комплексных решений. Они включали в себя, прежде всего, выделение земельных участков, средств на строительство жилья.
И мирить никого не понадобилось. Я вообще не люблю примирять кого бы то ни было. Мириться, значит, признавать, что была война. А войны оставляют на памяти незаживающие рубцы.
Конечно, без помощи двух дагестанских мудрецов, Рамазана Абдулатипова и главы республики Магомед-Али Магомедова, снять все противоречия в такой короткий срок не смог бы и сам господь Бог. Я — не Бог, но зато у меня есть два таких замечательных друга.
В 1993 году Верховный Совет принял постановление о реабилитации российских корейцев. И к нему я тоже приложил свою руку основательно. Без коротенького экскурса в историю вопроса все же не обойтись. Если вы забыли, напомню, что все 30-е годы прошлого века Дальний Восток оставался горячей точкой. Япония не скрывала своих претензий к СССР на ряд территорий, отошедших еще к Российской империи по Пекинскому мирному договору. Вооруженные провокации японско-маньчжурских воинских частей на границе следовали одна за другой. Отношения накалялись. И жертвой их стали корейцы, издавна проживавшие в советском Приамурье и на Сахалине. Как известно, Корея в те годы была своего рода колонией Японии.
В 1937 году власти СССР вывезли в Узбекистан всю многочисленную дальневосточную корейскую диаспору, опасаясь, что она станет пятой колонной японцев в случае развязывания Токио полномасштабного военного конфликта. Десятки тысяч человек против их воли оказались за тысячи километров от своей исторической родины. Их вырвали из привычной природно-климатической среды. Были разорваны родственные связи, разделены семьи.
Обсуждение вопроса реабилитации корейцев в Верховном Совете споткнулось на одном из самых серьезнейших вопросов: готово ли население российского Дальнего Востока, и прежде всего, русское, принять вероятных возвращенцев? Предыдущий опыт реабилитации репрессированных народов убеждал в том, что это самый деликатный и в то же время самый конфликтогенный аспект проблемы.
Изучить его доверили мне. И командировка эта получилось очень непростой. Я объехал все места Хабаровского и Приморского краев, Сахалинской области, где когда-то компактно проживали корейцы. Некоторые из них вернулись сюда, и я побывал в их семьях. Иные беседы начинались в полдень, а заканчивались затемно. Много боли накопилось у этих людей, хлебнувших столько горя и бед, что хватило бы на несколько жизней. И я был первым представителем власти, готовым выслушать их. После таких встреч я не мог заснуть до утра.
Но самое главное, я точно определил для себя, что русское население Дальнего Востока к самой вероятности возвращения корейцев в Приамурье и на Сахалин относится без страхов и ревностей, вполне благожелательно. Корейцы пользовались у него репутацией трудолюбивого и неконфликтного народа. И дело здесь не только в доброте и широте русской души. Дальний Восток и Северный Кавказ — регионы несопоставимые. И в Приамурье, и на Сахалине свободной земли — сотни тысяч гектаров, в отличие от Северного Кавказа — самого густонаселенного региона страны. Пусть приезжают, землю дадим, дадим деляну в лесу: руби, строй себе дом. Будем только рады новым рабочим рукам, — так реагировали на мои вопросы местные власти дальневосточных регионов.
После поездки составил обширный доклад. Сессия Верховного Совета почти без особого обсуждения приняла постановление о реабилитации корейцев незаконно выселенных из родных мест. А я сразу после нее получил приглашение в …китайский ресторан. Оказалось, на этом заседании сессии присутствовал посол Южной Кореи, выслушал мой доклад и расчувствовался так, что на торжественном ужине в знак благодарности подарил мне золотые часы.
БУРКА ОТ АУШЕВА
И еще об одной командировке не рассказать не могу. В январе 1993 года по инициативе Рамазана Абдулатипова решением Верховного Совета назначили руководителем Полномочного Представительства ВС РСФСР в Ингушетии. Заместителем определили Ибрагима Костоева, народного депутата РСФСР. В аппарате представительства работали люди из Москвы и местные. Местных помог мне подобрать Ибрагим Костоев.
Президента Б.Н. Ельцина в Назрани представлял еще один Костоев — Исса, бывший прокурор, профессионал высокого уровня. Ему отвели отдельный кабинет, но с первого дня между мной, Ибрагимом и Иссой установились отношения в высшей степени доверительные. Между нами не было никаких тайн, и это здорово помогало работать продуктивно в очень непростых условиях кампании по выборам первого президента Республики Ингушетии.
Напомню, что после депортации коренного населения Чечено-Ингушской АССР, эту автономную республику ликвидировали как субъект РСФСР, а на ее территории образовали Грозненскую область. Но при этом некоторые районы ЧИАССР отошли к соседним регионам. Так, Пригородный район, в котором компактно проживали ингуши, оказался в составе Северной Осетии. И когда в 1957 году ЧИАССР воссоздали, именно этот район стал очагом многолетнего межнационального конфликта. Все эти годы ингуши требовали возврата Пригородного района ЧИАССР. Северная Осетия противилась этому.
С новой силой конфликт разгорелся в 1989 году, когда ВС СССР принял закон о реабилитации репрессированных народов, декларировавший принцип возврата депортированным исконных земель. И когда в 1992 году дудаевская Чечня провозгласила суверенитет, а Ингушетия стала республикой в составе РСФСР, конфликт фактически перерос в осетино-ингушскую войну. Чтобы остановить его, Ельцину пришлось ввести в зону конфликта десятки воинских частей. По информации, опубликованной в СМИ, за осень 1992 года в боестолкновениях погибло более 600 ингушей, более 200 пропали без вести. Все ингушское население Пригородного района — тысячи человек, опасаясь за свою жизнь, вынуждено было бежать в Ингушетию.
Так что мы приехали в Ингушетию, которая еще оставалась раскаленной сковородой, подогреваемой с одной стороны неуступчивой Аланией, с другой — мятежной Чечней, в которой уже правили бал вооруженные отряды ваххабитов. Тогда в Ингушетии оставались популярными мнения о необходимости пойти путем Ичкерии или присоединиться к ней, образовав независимое государство вайнахов. Поэтому, напутствуя перед моим отъездом в Назрань, Рамазан предостерег:
— Эти выборы пройдут на пороховой бочке. Постарайтесь сделать так, чтобы ни у кого не возникло желания поджечь фитиль. И сами спичками не балуйтесь. Я очень надеюсь на тебя, Чимит. Ты и Кавказ знаешь, и кавказцев, и, вообще, собаку уже съел на деликатных вопросах…
Перед моим отъездом в Назрань дома мы с Диной Николаевной присели, как обычно, на дорожку, а у двери она вдруг впервые перекрестила меня, нехристя с партбилетом, и также неожиданно произнесла:
— Хранит тебя Бог!
Не знаю, то ли, действительно, ее Бог взял меня под свое покровительство, то ли нам удалось выполнить напутствие Рамазана, но эта миссия закончилась для меня удачно.
Хотя трудности начались здесь с первого дня. Прежде всего, бытовые. Ингушетия была субъектом молодым, поэтому всей инфраструктуры, полагающейся республике, здесь еще не существовало. Столицей ее тогда считался бывший райцентр Назрань, в котором не было даже ни одной гостиницы. Пообедать — проблема. Сходить в баню или принять душ — еще одна. Постирать — третья. Связаться с Москвой — четвертая. И так далее.
Но местные власти встретили нас по-кавказски радушно и сделали все возможное, чтобы мы не чувствовали этих неудобств. Меня подселили, как это делается в международных программах обмена школьниками, в ингушскую семью. Проблемы с питанием, стиркой и мойкой отпали разом. А главное, появилась возможность близкого неформального общения с людьми, узнать их мнение по всем интересующим меня вопросам, наконец, погрузиться с головой в традиционный уклад и культуру ингушского народа.
Для тех, кому кавказский менталитет — тайна за семью печатями, любой горец ассоциируется с лермонтовскими строками: «Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал». Но Лермонтову простительно, для него воины Шамиля были врагами, и горцы видели в нем тоже врага. А я не знаю людей более открытых и искренних, честных и справедливых, верных и добрых, чем кавказцы. Они ценят эти качества в других, уважают тех, кто хранит свое достоинство в трудных ситуациях, живут по главному закону гор, который формулируется еще как «золотое правило морали»: относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе. Здесь нет беспредела мегаполисов, а есть почитаемая всеми пирамида иерархии, на вершине которой — не чины, грубая сила или богатство, а мудрость, зрелость и нравственный авторитет истинного неформального лидера. Здесь бесполезно и даже самоубийственно пыжиться, пытаясь предстать в облике значительного московского чиновника, разбрасываться обещаниями и громкими фразами. Тебя раскусят через пять минут разговора, и все, для кавказца ты уже не интересен как личность. А тогда ты для него — ноль, несмотря на все мандаты и удостоверения.
Но вот что любопытно: жить среди этих людей мне было просто и комфортно. Может, потому что у тувинцев и ингушей много общего. Горы, отары, культ лошади, культ борьбы и гостеприимство. Я много ездил здесь по чабанским стоянкам, всегда ночевал на них и с удивлением обнаружил, что жизнь на них течет по тем же законам, что и на наших кыштагах и чайлагах. Как и у нас, хозяева делали все, чтобы мне было хорошо. И даже кормили, как у нас, из специальных запасов, откладываемых для гостей. Помню, мои родители строго-настрого наказывали нам, детям, не прикасаться к этому НЗ: а вдруг завернет на стоянку случайный путник…
Как руководитель представительства ВС я выступил по местному телевидению. Надо было выступить, потому что в первый же день после нашего приезда в Назрани заработала фабрика по производству слухов. Согласно одним, мы посланы найти нарушения и сорвать выборы президента республики, парламента и представительных органов власти. Другой слух «изобличал» в нас замаскированных под народных депутатов агентов федеральных спецслужб, направленных с заданием устранить лидеров общественного мнения, если предвыборная кампания пойдет по сценарию, нежелательному для Москвы.
С пересказа этих слухов я и начал свое выступление в прямом эфире. Посмеялся над ними: «Неужели я похож на Джеймса Бонда? В моем возрасте и с моей комплекцией бегать с пистолетом под мышкой уже трудновато. Хотя я тоже горец и постоять за себя в случае чего могу, не сомневайтесь. Но к вам я приехал с миром. О сложной ситуации в вашей республике, конечно, знаю. Но ни бронированной машины, ни телохранителей у меня нет, ни оружия. Есть только перочинный ножик, — достал его из кармана и показал, — но у нас, тувинцев, как и у вас, без ножа нельзя. В какую юрту не зайдешь, мясом угостят. Как его кушать без ножа? А этот складник мне уже пригодился. Гостеприимные у вас чабаны, как мои родители. Вкусное у ингушских овец мясо. Но у наших, тувинских, все равно чуть-чуть вкуснее. Приезжайте, угощу от души».
Также, по-простому, рассказал, зачем приехали, как нас встретили, как меня найти. В десять минут уложился. Но фабрика слухов после этого остановилась. Более того, люди стали записываться на прием ко мне. Рассказывали свои проблемы. Их было много. Постарался ни одно обращение без результатов не оставить, благо с первого дня у нас установились хорошие взаимоотношения с временной администрацией республики во главе с Героем Советского Союза Русланом Аушевым, назначенным на этот пост указом Президента РСФСР. Он был кандидатом в Президенты РИ и победил на выборах с фантастическим результатом: за него проголосовало 99,94 процента избирателей.
Выборы прошли без сучка и задоринки. После них состоялся большой митинг на центральной площади Назрани. Народ с ликованием встретил их итоги, а избранный первый Президент Республики Ингушетия Руслан Аушев в знак благодарности преподнес мне на митинге бурку и наградил грамотой.
Неизгладимое впечатление оставила в моем сердце загадочная страна Ингушетия красотой этой земли, гор, мужественным и красивым народом и его любовью ко мне. После этого еще не раз бывал здесь, и ингуши всегда принимали, как родного. Я счастлив тем, что мне удалось принимать участие в судьбе этого народа.
УКАЗ № 1400
Указ № 1400 Президента РСФСР Б.Н. Ельцина от 21 сентября 1993 года «О поэтапной конституционной реформе в России» застал меня с группой коллег в Татарстане, куда нас командировали от ВС РСФСР. Наверное, есть смысл напомнить о политической ситуации, сложившейся к тому моменту в Москве. В трех словах ее можно охарактеризовать так — противостояние ветвей власти. Есть мнение, что в основе его лежат личные амбиции Руслана Имрановича Хазбулатова, возглавлявшего тогда Верховный Совет. Но точно такое же обвинение можно выдвинуть и в адрес Бориса Николаевича, окружение которого давно подогревало его намерения перераспределить властные полномочия в свою пользу.
Дело в том, что высшим властным органом страны в соответствии с Конституцией РСФСР в 1993 году оставались Съезд народных депутатов и Верховный Совет, в котором крепла антиельцинская оппозиция. Именно она блокировала многие экономические законопроекты, подготовленные правительством младореформаторов, и даже ратификацию Беловежского соглашения.
И коренная причина противостояния заключалась все же не в личных амбициях Ельцина, Хазбулатова и вице-президента Руцкого, а в несовершенстве российского законодательства той поры, регламентировавшего взаимоотношения ветвей власти. Их можно и нужно было устранять цивилизованными, законными методами, в частности, принятием новой конституции. Но применение этого инструментария требовало времени, двух, а то и более лет. Их у Ельцина не было. Он уже пережил несколько попыток импичмента. А оппозиция ширилась и становилась все зубастей. При этом в своем противодействии Кремлю она не выходила за рамки правового поля. Кстати сказать, в те сентябрьские дни даже Конституционный суд встал на сторону Хазбулатова и Руцкого, признав указ антиконституционным актом. Но этот вердикт Ельцин просто проигнорировал.
Указ № 1400 содержал несколько пунктов, но, в сущности, готовился и издавался с одной-единственной целью — разогнать Верховный Совет. Поэтому мы, народные депутаты, командированные в Татарстан, попали в щекотливую ситуацию. Местные власти обязаны были указ президента страны исполнять, то есть относиться к нам уже не как к парламентариям, а как к простым обывателям. Указ лишал нас даже права на депутатскую комнату в аэропорту или железнодорожном вокзале, не говоря о другом. С момента его вступления в силу мы должны были платить из своего кармана и за гостиницу, и за билеты в Москву. А тем временем, командировка подходила к концу, и в наших гомонках денег оставалось на два раза поесть в какой-нибудь дешевой забегаловке.
И смех, и грех. Хорошо, что глава Татарстана Минтимер Шарипович Шаймиев не из пугливых. Правительство республики, рискуя вызвать гнев Москвы неисполнением указа, взяло на себя все расходы, которые должен был оплатить ВС РСФСР: рассчиталось за гостиницу и приобрело нам авиабилеты до Москвы.
Прилетели в столицу нашей Родины. Позвонили в гараж ВС. Диспетчер, всегда вежливый и участливый, узнав, кто мы, ответил с металлом в голосе: под угрозой немедленного увольнения велено машины бывшим депутатам не предоставлять.
Городским автобусом добрались до метро, на метро доехали до центра, потом пересели на троллейбус. Так и добрались до Белого дома.
Около Белого дома уже собрались тысячи москвичей. Кто-то увидел наши депутатские значки:
— Вы депутаты?
— Да, депутаты…
— Проходите скорее, там ваши уже собрались. Держитесь и не сдавайтесь этим дерьмократам.
К тому времени Белый дом уже опутали двумя рядами спирали Бруно, использование которой запрещено Лигой нации еще в тридцатых годах. По периметру — оцепление из вооруженных людей в форме. Потом я беседовал с ними через «колючку». Оказалось, пестрый народ. Были даже сотрудники паспортного стола. Многие защитникам Белого дома сочувствовали, но исправно выходили в оцепление: нам платят — мы стоим.
За оцепление нас пропустили. Поднялся на четвертый этаж, в свой кабинет № 36 в правом крыле Белого дома. Первым делом — к телефону, доложить Дине Николаевне, что жив-здоров. Не тут-то было. Телефоны в Белом доме уже отключили. Отключили и электричество, и горячую воду, и отопление. А осень в 1993-м выдалась холодной, в кабинете — стыло, парок изо рта прорывается. Говорю Булдаеву:
— Сергей, давай у меня обоснуемся. Вдвоем все теплее. Окна и дверь, главное, не распахивать.
Так до 3 октября и промытарились. Он ночами спал на столе, а я — на скамейке. Поначалу муторно было на душе, тревожно. Наверное, примерно так чувствует себя мышь в мышеловке. Что надумает еще Борис Николаевич с компанией? С него станет — танки на прямую наводку выкатит. А случись что, каково придется Дине Николаевне с ее крохотной пенсией и удостоверением ветерана труда? У нас и продать-то нечего, а из служебной квартиры ее тотчас попросят.
На второй день тревоги ушли. Вместо них все нутро мое заполнила злость, вытеснившая даже страх смерти: убьют так убьют! Это было состояние какого-то психоза. Мне кажется, что-то подобное переживают в бою солдаты, когда бросаются на амбразуры, под танки или идут врукопашную, поднимаясь в атаку из окопа под ливнем пуль. Дикость ситуации заключалась еще и в том, что для меня, сотен моих коллег-депутатов таким окопом стал уютный служебный кабинет в здании посреди Москвы.
А 3 октября многотысячная толпа москвичей смяла оцепление и вошла в Белый дом. Обозленные горожане ходили по коридорам, заглядывали в кабинеты, не обошли и мой:
— Вы знаете, все ли депутаты от Москвы в Белом доме?
— Трудно сказать… А кого конкретно вам надо?
— Тех, кого здесь нет. Они у нас еще пожалеют, что струсили. Мы их научим, как надо любить Советскую власть и как ее защищать!
Мы с Булдаевым устроили военный совет и пришли к выводу: пока москвичи в Белом доме — штурма не будет. Едем домой, успокаиваем родных, моемся, бреемся, отъедаемся, а завтра — в Белый дом.
Добрался домой уже вечером. Внучка с Диной Николаевной чуть не плачут, с порога на шею бросились — ничего ведь обо мне не знали. Последний раз я звонил им из таксофона в аэропорту Домодедово, как прилетел в Москву из Казани.
А потом все как под гору покатилось. Ближе к полночи включаем телевизор — бой около Останкинского телецентра. Просыпаемся утром, а Си-Эн-Эн уже показывает расстрел Белого дома…
К началу штурма в нем оставалось около 700 человек. Среди них не менее трети — народные депутаты. Можете представить, что чувствовали в тот день их семьи — наши соседи по дому. В квартирах тех, кто остался в Белом доме после 3 октября, были отключены телефоны. У нас телефон работал, и по сарафанному радио эта информация разнеслась по депутатским квартирам мгновенно. Люди шли и шли к нам весь день в надежде разузнать хоть какую-то новость о судьбе их близких. Слушать их было тяжело. К концу дня я даже пожалел, что не остался в осаде.
К вечеру 4-го стали появляться защитники Белого дома. Избитые, в разорванных в клочья одеждах. Это бойцы «Альфы» вели себя с депутатами корректно. А милиция, ОМОН набрасывались на них, как шакалы на подранков. Один из моих коллег обнажил тело, оно представляло собой сплошной синяк. Били его несколько человек, дубинками, ногами, прикладами. Если бы не дипломат, которым он прикрывался, как щитом, живым не ушел.
Много таких драматических историй понаслушался я в те дни. Пересказывать не хочу.
Черный октябрь, ельцинский переворот, расстрел Белого дома, разгон Верховного Совета, — как только не называют сегодня события той осени. Для меня они — позорная страница в истории Государства Российского. До сих пор не могу понять: что водило пером Бориса Николаевича, когда он подписывал указ № 1400? Как же серьезно надо страдать раздвоением личности, чтобы, провозглашая себя знаменем демократии, одновременно перечеркнуть результаты волеизъявления миллионов граждан России, избравших такой Верховный Совет!
Знаю, мне могут сказать: лишил тебя Ельцин депутатской кормушки, вот ты и затаил обиду.
Лукавить не буду. Оказаться вдруг у разбитого корыта — не самое приятное ощущение. Но со временем оно прошло, поверьте. А вот горькое недоумение тем, как и из-за чего поссорились Борис Николаевич и Руслан Имранович, как легко они забыли о своем гражданском и служебном долге, поставив огромную страну перед угрозой еще одной гражданской войны, загнав ее в знакомую унизительную ситуацию: паны дерутся — у холопов чубы трещат, — это недоумение осталось до сих пор.
Не хочу даже чувствовать себя холопом. А уж быть им и вовсе не желаю ни себе, ни вам.
В прессе приводятся разные данные о жертвах октября 1993 года. По сведениям Генпрокуратуры, 3 — 4 октября в столкновениях у Белого дома, Останкинского телецентра погибло 147 человек. Большинство — гражданские.
В декабре 1993 года я зашел на Большую Дмитровку в Совет Федерации, навестить Рамазана, избранного сенатором от Дагестана. Выходя, столкнулся в дверях с двумя молодыми людьми, по виду работниками аппарата СФ. Один убежденно говорил другому:
— Октябрьская победа далась Борису Николаевичу малой кровью!
Я обернулся, чтобы заглянуть ему в глаза, но дверь уже закрылась.
Как тут не вспомнить великого оратора Цицерона: худой мир лучше доброй войны…
ЭШ КУЖУГЕТ СЕРЕЕВИЧ
По штампу в паспорте я давно уже москвич. Чтобы не плодить обиженных, Ельцин после разгона ВС РСФСР сделал народным депутатам подарок с царского плеча: «озолотил» нас правом приватизации крохотных служебных двушек. Все этим правом воспользовались, и я не отказался. Есть русская народная мудрость: в 20 лет ума нет — и не будет; в 30 лет жены нет — и не будет; в 40 лет денег нет — и не будет. А мне уже вовсю катил седьмой десяток, надежды на то, что пенсионера Ондара вдруг назначат президентом Сбербанка или введут в совет директоров Газпрома, не оставалось, так что эта квартирка — хоть что-то, что я мог оставить после себя внучке.
Так я стал москвичом. Но что — паспорт? Бумажка. Сердце мое всегда оставалось и остается в Туве. Леночка выросла, у нее своя, уже взрослая жизнь. И, по большому счету, держит меня в столице одно — могилка моей жены и верного друга Дины Николаевны. Она болела долго и тяжело. Я старался не отходить от нее ни на шаг, чтобы хоть как-то облегчить ее страдания. А она ни разу, ни словом, ни жестом, не пожаловалась на боль. Потому что, даже умирая, щадила меня. Всю последнюю ночь в больнице мы были вместе, держали друг друга за руки. Ушла она спокойно, с улыбкой на губах. Мы с ней давно договорились: придет смертный час, встретим его с радостью. Она так и сделала. А для меня наступили самые тяжелые в жизни дни и недели.
Единственной отдушиной для меня тогда было общение с Кужугетом Сереевичем Шойгу. Сошлись близко с ним мы еще в 1983 году, когда решением бюро обкома КПСС его отправили на пенсию с поста заместителя Председателя Совета Министров ТАССР. Решение бюро надо было выполнять, но я давно убедился в том, что Шойгу — мужик толковый, разбрасываться такими нельзя. Поэтому после бюро, уже под вечер, пригласил его к себе в кабинет. Налил по рюмке коньяка и предложил не торопиться на заслуженный отдых, а возглавить государственный архив. Он попросил времени до утра — подумать. Но я знал его страсть к рыбалке и охоте, к вылазкам на природу, поэтому ударил по слабому месту: твой служебный «уазик» передадим в госархив и водителя туда переведем. Больше уговаривать не пришлось:
— Хорошо, эш! Согласен!
«Эш» в переводе с тувинского на русский — товарищ, то есть равный тебе. Так обращался ко мне он до конца своей жизни.
На зиму Сергей, тогда еще глава МЧС, забирал отца и маму к себе, и в тот московский период мы с Кужугетом Сереевичем сошлись еще ближе. Тем для разговоров всегда было много. Дина Николаевна с Александрой Яковлевной могли часами о своем судачить. У нас — свой круг проблем. Вместе переживали каждое назначение, успехи и трудности в работе Сергея. И, конечно, делились новостями о Туве. По три-четыре часа эти беседы длились, пока он вдруг не спохватывался:
— Заговорились мы с тобой, эш, а у меня работы — невпроворот. Над книгой надо работать.
В те дни он заканчивал «Перо черного грифа». А однажды позвонил мне:
— У тебя, эш, в главном павильоне ВДНХ есть хорошее помещение, если ты не возражаешь, проведем там презентацию моей книги «Перо черного грифа»?
Вести презентацию доверили мне. Гостей понаехало много, даже такие люди, которых на ВДНХ силой не затащишь. Ярко выступили Никита Михалков, Рамазан Абдулатипов и Шолбан Кара-оол, тогда — председатель парламента республики, Каадыр-оол Бичелдей и многие другие. Как радовался Сергей и гордился своим отцом, было видно всем. А нам, представителям землячества, тем более. Александре Яковлевне подарили оренбургский платок, Кужугету Сереевичу — серебряную авторучку от Ассамблеи народов России. Я исполнил горловое пение и песню о родине Шойгу — «Байла Тайга». Никита Михалков моим горловым пением восхитился, а Кужугет Сереевич через несколько дней после презентации позвонил мне: «Молодец!» Вот так было.
Лето Шойгу-родители проводили в Кызыле. Здесь я с ним и пообщался последний раз. Мы с Диной Николаевной и Калин-оол Кужугет, его родной брат и мой школьный товарищ, пришли к нему поздравить с днем рождения. Кужугет Сереевич сам наливал нам зеленый чай с молоком. Сновал из кухни в зал и обратно. Хорошо выглядел. На здоровье не жаловался. Хвалился, что каждое утро гуляет в городском парке по дамбе вдоль Енисея.
Месяца через полтора-два, уже в Москве, звонит Александра Яковлевна:
— Чимит Байырович, Кужугета Сереевича положили в больницу с диагнозом инсульт.
Сразу и не поверил, такой крепкий человек, и вдруг…
— Мы с Серяковым к нему сходим, где он лежит?
Наверное, она звонила по сотовому телефону из больницы, поэтому ответила тихо:
— Зайти к нему вам пока не разрешат.
Но нам удалось добиться разрешения увидеть его. Пытались с ним разговаривать, но не получилось. Когда я взял его за руку и стал говорить по-тувински, он пошевелил пальцами и приоткрыл губы, словно попытался сказать привычное:
— Эш…
У него вдруг резко подскочило давление, засуетились врачи и попросили нас покинуть палату. А скоро его не стало. Ушел из жизни один из тувинских мудрецов. Александра Яковлевна пережила его ненамного. Нам они оставили сына, сделавшего тувинскую фамилию Шойгу известной во всем мире. Спасибо им за него.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Наверное, пора ставить точку. Но прежде, чем сделать это, должен все же напомнить: эта книга — не автобиография Чимит-Доржу Байыровича Ондара. Это свидетельство человека, которому посчастливилось жить в нескольких эпохах. Свидетельство специфическое, поскольку посвящено одной теме — власти.
Мне очень не хочется, чтобы, прочтя эту книгу, вы представили меня старым брюзгой-критиканом, считающим власть институтом государства, изначально, тотально и неизлечимо аморальным. Она становится такой лишь в ее крайних формах — тирании и анархии. И тот же Сталин сделал много хорошего для своего народа и страны. Допускаю, пройдет время и о горбачевской перестройке найдутся добрые слова, и о черном октябре 1993 года будут вспоминать, как об одном из решающих моментов истории, спасшем Россию демократическую.
Может быть. Все может быть.
Но пусть эта книга сохранит и мой взгляд свидетеля и непосредственного участника переломных событий истории великой страны. Кто-то, кажется немецкий философ Шопенгауер, говорил: «Мой ум не принес мне больших доходов, но уберег от огромных ненужных трат». Буду счастлив, если эта книга поможет будущим поколениям власть предержащих не наступать на те же грабли, что и предшественники. Потому что их ошибки дорого обходятся стране, республике, тысячам, миллионам простых людей.
Чимит-Доржу ОНДАР