В понедельник мы отметим 70-ю годовщину со дня окончательного снятия блокады Ленинграда. Уже нет на карте страны города с этим именем, но подвиг его жителей и солдат остался в памяти.
Все меньше остается живых свидетелей тех страшных блокадных девятисот дней. Василий Алексеевич Морозов из их числа. В прошлом году ему исполнилось 90 лет. Теперь он — единственный из ныне здравствующих защитников города-героя Ленинграда в Туве.
«Сыны мои! Вы прибыли на защиту Ленинграда! Будем сражаться до последнего! Ленинград не сдадим! Победа будет за нами! Кто из вас останется живой — запомните, сыны мои: Родина вас не забудет!». К этим словам Василий Алексеевич возвращается постоянно во время нашей беседы. Поздней осенью 1942 года так обращался к новому пополнению частей командующий Ленинградским фронтом Леонид Говоров. О тогдашнем генерале (будущем маршале) защитник города вспоминает с особой теплотой: постоянно бывал на передовой, спускался в окопы к солдатам, спрашивал их о житье-бытье.
— Нормально здесь? — спросил он даже у меня, когда стояли у Гатчины, — а дома-то лучше было?
— Конечно, лучше, — засмеялся уже я в ответ.
Спрашиваю у ветерана: как попал на войну? Как оказался в блокадном Ленинграде?
— Взяли с третьего курса зоотехнического техникума. Как только восемнадцать лет исполнилось. Вот так из Кологрива, что под Костромой, я оказался сначала в учебной части под городом Горьким. Там учили нас стрелять и идти в атаку на неприятеля. В Ленинград привезли по Ладожскому озеру, ночью, на катере. К самому празднику Октябрьской революции. Только в осажденном городе его не отмечали.
Город, по словам ветерана, переживал самые тяжелые месяцы блокады. Противник бомбил Ленинград с воздуха по три-четыре раза в сутки. И столько же раз отбивали атаки пехоты противника. Поздней осенью немцы отчаянно наступали, когда поняли уже, что не взять им города измором.
— Утром, бывало, едим кашу из одного котелка. А после очередной атаки убивают твоего товарища. Не можешь смириться с этой мыслью, а уже пишешь его родителям и родным: «Погиб Ваш Коля, а на дощечке у братской могилы я его имя подписал химическим карандашом»…
Зимой 1943 года в районе южного берега Ладожского озера части Красной Армии «прогрызли» коридор шириной в 10 километров. И город мог теперь общаться с остальной страной по суше, пусть и под частым обстрелом противника. Немцы стали сдаваться в плен, и каково было наше удивление, отмечает ветеран, когда оказывалось, что в форме противника были датчане, норвежцы — жители тех стран, которые оккупировала гитлеровская Германия.
— Немцы заставили нас воевать, — говорили они на допросах, — а не подчинишься — расстреляют. А нам Россия не нужна, зачем она нам, скорее бы на свою родину вернуться… Целыми и живыми…
Ну а блокадный город помнит ветеран? Василий Алексеевич не сразу продолжает разговор.
— …На постой размещали нас, солдат, по ленинградским квартирам. Семья селилась в одной комнате, мы занимали все остальные. Привозили нас с передовой. Была возможность выспаться и поесть горячей пищи, которую привозили с полевой кухней. Самим есть хотелось, однако делились с ленинградской семьей, в квартире которой жили на Большой Охте.
Город же очень был разрушен, особенно в центре. Такие дворцы и каменные дома, каких я в своей деревне и не видывал. И — без верхних этажей, с пустыми или заколоченными глазницами окон. Сам был свидетелем того, как налетели немецкие самолеты и начали бомбить город. Наши зенитки, которые стояли на городских перекрестках, отбивали эту атаку.
Ветеран замолкает….
— В первые дни пребывания в городе не мог привыкнуть к тому, что на улицах лежат трупы женщин, мужчин и детей, которые умерли от голода. По городу ездили грузовые машины, которые эти трупы собирали и увозили к местам братских захоронений. Те взрослые ленинградцы, которых встречал на улице, часто подходили и спрашивали: «Когда кончится эта блокада? Когда будем жить?» При встрече же с ленинградскими ребятишками и вовсе обливалось сердце кровью. Налетят стайкой в сорок, а то и в пятьдесят человек. И просят хлеба. Худые, изможденные, будто «провалившиеся» лица у них. Как же не дать? Весь свой запас сухарей отдавал, четыреста граммов, который выдавали нам, солдатам, и еще сахар, «солдатских» сто пятьдесят граммов.
Перед «первым» прорывом блокады, зимой 1943 года, солдатам на передовой выдали автоматы, а до того защищали они город с винтовками. Но патронов, вспоминает ветеран, хватало всегда.
Тогда же, в 1943 году, Василий Морозов получил ранение.
— В метрах пятидесяти от меня упала бомба противника, весом в двести килограммов. Не стало слышать мое ухо. Осколками повредило ногу, легкие и левое ребро.
В московском госпитале Василию Алексеевичу сделали две операции, однако и по прошествии четырех месяцев организм его был очень слаб. И только в вологодском госпитале, в течение еще трех месяцев лечения, Василий Морозов встал на ноги.
Вернулся в действующую армию, на ленинградское направление. Но на этот раз не в пехоту, а в авиационную часть, грузить бомбы. «Не знаю, где было легче: под пулями на передовой, — смеется ветеран, — или на авиационной базе, где бомба могла взорваться из-за любого неосторожного движения при ее погрузке».
— Когда освобождали Литву, то население там холодно нас принимало. Приходилось — с ходу — добивать отряды «лесных братьев», которые помогали немцам, а теперь воевали против нас. А вот в Польше народ принимал нас как освободителей, приносили даже поесть, ведь сытыми мы не были все время войны.
День Победы солдат Василий Морозов встретил в пригороде Берлина. Командование предлагало остаться в действующей армии и поступать в военное училище.
— Но отказался я: домой хотелось, да и окончить надо было свой техникум.
Ветеран вспоминает, как вернулся домой.
— Дошел от Кологрива, до своей деревни, она в семи километрах была от районного центра. Три часа ночи. Стучу домой. А мать сразу не открывает. Не верит, что я вернулся с войны.
Весть о возвращении односельчанина с войны сразу же облетела деревню. И уже ночью женщины пришли домой к Морозовым. Все спрашивали: не видал ли где на фронте «моего Сашу» или «моего Колю». И утром на улице хватали за рукав новенькой солдатской формы. И со слезами спрашивали о мужьях, братьях и сыновьях, которые не пришли с войны. К тому времени я узнал, что другой мой брат сложил на фронте голову где-то под Великими Луками. А сегодня из четверых братьев и двух сестер остался только я…
— Когда же вернулся в техникум, то оказалось, что из сорока пяти ребят, которых забрали вместе со мной в 1942 году, вернулись домой только четверо. Столько же солдат вернулось с фронта и в родную деревню, из сорока мужчин, ушедших на войну…
В Тувинскую автономную область направили пятерых выпускников кологривского техникума.
— Это было в 1946 году. Любу Любимцеву направили в Туран, Колю Моллерова — в Сут-Холь, Колю Казанцева — в Шагонар. Только он там не задержался и через два месяца вернулся домой, руководил потом животноводческой бригадой. Меня же направили в село Шеми в Дзун-Хемчикском районе. Жил в семье ветеринара Куулара Ондара, который недавно окончил московский вуз, через год пребывания здесь заговорил по-тувински.
В 1948 году, вспоминает Василий Морозов, в Кызыле проходило совещание колхозников. Собрались председатели хозяйств, директора молочно-товарных ферм, руководители животноводческих бригад. Московское начальство просит выступить тех специалистов, которых направили из Советского Союза, да не просто выступить — а поделиться опытом.
— Встал тогда я и выступил. Московское и кызылское начальство не могло поверить тому, что я, костромской парень, так свободно говорю по-тувински. В зале даже зааплодировали. Первый секретарь областного комитета ВКП(б) Салчак Тока взял слово: «Вот таких специалистов к нам в Туву и направляйте. Не тех, кто уедет через месяц-другой, а тех, кто захочет здесь остаться, а значит, научится тувинскому языку и будет общаться с местным населением».
Знание тувинского языка понадобилось потом, когда направили к нам, в республику, молодого специалиста из Харькова Александру Яковлевну Кудрявцеву.
— Не рвался совершенно на руководящую работу, а тут пришлось вести дела в управлении сельского хозяйства Тувинской автономной области в качестве старшего зоотехника. Харьковчанка Александра Кудрявцева не говорила по-тувински, да и на лошадь не знала, как правильно сесть, постоянного же транспорта, кроме гужевого, в Туве еще не было. Так я стал ездить с молодой специалисткой по Туве, поскольку знал тувинский и мог перевести для нее отчеты из районных хозяйств. Потом узнал, что Александра Яковлевна вышла замуж за Кужугета Шойгу. Но тогда я уже руководил птицефабрикой.
Птицеводческое хозяйство Василия Морозова размещалось на речке Серебрянке, это в нынешнем поселке Каа-Хем. Разводили там уток, индеек, гусей. Когда новую птицефабрику обустроили на другом месте, об этом опыте разведения домашней птицы позабыли и занялись только разведением кур.
Последние восемь лет до пенсии Василий Морозов проработал в Министерстве сельского хозяйства республики.
— Одним из первых я получил советский трудовой орден. Еще в те годы, когда только приехал на работу в Туву. Наградили тогда трех тувинских специалистов и меня — русского парня.
Вспоминает ветеран о супруге Вассе Тимофеевне, которая работала медицинской сестрой. Прожили с ней восемнадцать лет. Но рано ушла супруга из жизни. Есть дочь, есть внук…
О войне же ветеран не любит вспоминать. Были медали. Были ордена Красной Звезды, Отечественной войны...
— Когда же обороняли Ленинград, то не думал, что останусь живым. Но вот — живу…
Михаил Рудаков