Не так давно у Светланы Касатановой был свой бизнес: небольшой продуктовый магазинчик. Муж работал на государство: нёс службу в исправительном учреждении. Трёхкомнатная квартира, автомобиль. Дочка готовилась поступить в первый класс, а сынишка уже совсем взрослый: ему в пятый. И вот практически в одночасье мир перевернулся. Полюса сместились. Сегодня Светлана сама встала за прилавок, а муж пошёл работать на стройку. Вместо просторной квартиры — комната у родственников, в которой приходится ютиться вчетвером.
Новой родиной для Касатановых стала Тува. Сюда молодая семья перебралась из украинского посёлка Острое. Каких-то 20 километров отделяют его от Донецка.
Пока бомбили «где-то далеко», всё надеялись: авось пронесёт. Скоро у сослуживца мужа погибли родители: в окно их квартиры влетел снаряд…
Бомбить начали совсем близко: километрах в двух-трёх, соседние Марьинку и Красногоровку. Прятались в подвал, спали там вместе с ребятишками. Как-то во дворе, когда малыши гуляли, раздался хлопок, и прямо у ног детей приземлился «парашютик». Какое чудо уберегло хрупкие жизни — непонятно, но снаряд не сработал. После этого было решено: хватит, уезжаем. Спасайте детей, напутствовали родные.
Квартиру закрыли на ключ, ключ оставили «на хранение» родителям. Правда, в то, что когда-нибудь удастся вернуться в обжитое гнездо, семье вынужденных переселенцев не очень-то верится.
— Детей в последнее время вообще никуда не выпускали, — вспоминает Светлана. — На дачу ездили все вместе, а чтобы просто погулять на улице — нет, нельзя. Сначала обстреливали хотя бы ночью, а потом уже и днём, и целыми днями. Когда Марьинку разбомбили сильно, — это очень страшно было: у нас дом ходуном ходил… Думать больше было нечего: взяли билеты на поезд.
Что ещё нас подтолкнуло — мы немного помогали Донецкой Народной Республике. Я была предпринимателем и помогала продуктами. Муж участвовал в организации референдума. В комиссии не сидел, но помогал. Присутствовал, палатки собирал. Но не все люди одинаково мыслили и там, где мы жили. Кто-то поддерживал ДНР, кто-то — украинскую армию. И что получилось? Начались намёки: дескать, а мы знаем, кто это делал, а мы вас сдадим… Как говорится, за пятак.
— За деньги, что ли?
— Да нет, хотя кто их знает… Некоторая часть Украины просто сошла с ума. Они свято поверили, что на юго-востоке и правда живут террористы. Дошло до того, что мнения у нас начали расходиться даже с некоторыми родственниками. И скоро люди, которые участвовали в организации референдума, просто начали пропадать… Вот пропал один мужчина — через несколько дней машина его ездила, полностью набитая украинскими военными. Куда этот мужчина делся?..
Сейчас родители звонят, рассказывают: военные интересуются, куда подевался мой муж. Откуда-то к ним доходит информация, что кто-то там помогал, кто-то сочувствовал, кто-то участвовал… Когда муж работал ещё, пришло им неофициальное, но распоряжение: в случае введения военного положения всех заключённых переведут в одно место, а работников колонии отправят воевать. Как — воевать? Идти на друзей, кумовьёв? В них стрелять?
— В Интернете много и споров, и домыслов вокруг ситуации на Украине. Есть и те, кто сомневается, что российское телевидение даёт объективную информацию. Дескать, и тут имеет место искажение реальных событий. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Перед тем, как уезжать, мы поехали попрощаться с родителями. И проезжали Марьинку. Это просто ужас: выжженные поля, на которых арендаторы что-то сажали, разрушенные девятиэтажки... По телевизору там, на Украине, ничего этого не показывают. Единственный российский канал, по которому можно узнать правду, это «Россия 24». На Украине этой информации многие не верили, но нам-то видно было: действительно, гибнут дети, женщины, мирные жители. И стреляют-то не столько по террористам, как они выражаются, сколько по мирным жителям. По заводам, по шахтам… Как можно стрелять в шахту, если там сейчас сидят шахтёры?..
То, что здесь показывают правду, — сто процентов. Смотрим, потом созваниваемся с родителями: а правда, что вот там то-то? Да, да, всё так. Всё верно.
— То есть информация подаётся объективно.
— Да. На Украине все каналы переиначивают информацию на свой лад так, как выгодно им. Во многом именно поэтому люди так плохо настроены. Информация подаётся просто абсурдная: вроде как кто-то сам себя сжёг, сам себя разбомбил. Что всё у нас в порядке, никто не голодает, всё хорошо. Получается, что нужны мы оказались только России. Гуманитарный груз кто привозит? Россия. Никто больше.
Некоторые люди пытались бежать вглубь Украины. К примеру, в Черкасскую область. Думали — там их приютят. Как бы не так. Первым делом надо зарегистрироваться в службе, которая по функциям вроде российской ФМС. Там смотрят: так, какая у тебя прописка? Ах, с Донецка? — нет-нет, работы нет. Кому-то предлагали пройти особенную процедуру. Смысл её — проверить, не был ли ты связан с сепаратистами, не сочувствовал ли им, не помогал ли. Одна женщина отказалась проходить процедуру, это показалось ей унизительным — и ей поставили в паспорт штамп: отказано во въезде в Украину. Это была беженка со Славянска. Она вернулась обратно, оттуда её отправили в Ростов.
— Из ваших знакомых, друзей кто-нибудь тоже уехал? Куда?
— Уехали в Россию, в Белоруссию. В основном, по России. Сосед — прямо перед нами отправился в Сургут. С женой и грудным ребёнком. Каждый день слышишь: тот уехал, другой. Все, кто у нас в посёлке организовывали референдум, либо пропали без вести, либо разъехались с семьями.
— Здесь у вас родные?
— Да, у мужа здесь дядя. Он нас давно сюда звал. Он тоже — военный, пережил войну в Абхазии. Знает, что это такое. И звал: приезжайте, война там у вас по-любому будет. Людям, которые это пережили, видно. Вообще же никогда не думала, что сюда приеду. Тува, по моим понятиям, была вообще где-то на другом конце земли. Ну — пока мы на поезде проехали, в этом практически и убедились. Три с половиной дня и сутки ещё с Украины до Москвы. Словом, до Тувы добирались почти пять дней. Недавно был праздник, громкие фейерверки — дети уже привыкли, что это салют, что бояться не нужно. А вообще это был звук смерти. Значит, бомбят. Значит, нужно собираться, убегать, прятаться.
— О Туве интересовались — что это за край, куда едете?
— Конечно, интересовались, смотрели фотографии… Первый день, когда приехали, никуда не выходили, отдыхали. На следующий день пошли в ФМС. Я, конечно, была немного ошарашена: совершенно другие люди. И мне стало тоскливо… А потом чем больше я общалась, тем больше убеждалась, что люди прекрасные, даже иной раз добрее, чем наши украинцы. Бывает, где-то заблудишься, спросишь — чуть ли не за руку проводят.
— Даст бог, стабилизируется на родине обстановка — вернётесь?
— Точно одно: как бы что ни повернулось, там в любом случае будут расследовать: где был, где участвовал. И всё равно информация где-то да всплывёт… И ещё. Вернуться: куда? — всё разбомбили. Работы нет. Пусть у меня даже бизнес был — торговала. Но кому сейчас что продавать, если люди сидят без зарплат, без пенсий? Как там существовать? Где учиться детям?
Чем там люди сейчас живут? А собственными запасами. Когда услышали о Славянске, начали запасаться: где-то припрячем пачку макарон, сахар, муку — спускали в подвал. Вот эти запасы сейчас — их средства к существованию.
— Ну, а родители остались там…
— Да. Родители — это сложный вопрос. Мама очень болеет, она парализована и никуда не может уехать. Они уже говорят: спасайтесь хотя бы вы, дети. Если что — мы приедем. Поначалу думали ехать. Сейчас немного подутихло — и ехать им уже как бы и не хочется. Нам, молодым, сорваться легче. Они к этим местам прикипели. Да и мне звать их пока некуда: своего жилья нет…
— Про референдум расскажите, пожалуйста.
— Всё было так, как и показывали. Людей было много. У нас такой явки, практически стопроцентной, даже в нашем посёлке, — никогда не было. Бабушки столетние, с палочками, бежали впереди молодых — отдать свой голос за отсоединение от Украины. Всё так: и очереди были. Хоть и говорят, что всё это смонтировано. Неправда. Я работала — ко мне приезжали поставщики с разных районов Донецка, они показывали живые съёмки с телефонов — эти огромные очереди.
Потом, конечно, люди начали в чём-то разочаровываться. Какой бы я ни была ярой сторонницей чего-то, но когда бомбят мой дом и угрожают моей семье — уже не знаешь, стоит ли это того… Страшно. Война. И война очень жестокая. Люди, которые хоть немного видели Великую Отечественную, говорят, что такого даже тогда не было, что сейчас творится… Как можно идти на свой народ с танками? С «градами», с зенитками?
Ехали к родителям в Волноваху — проезжали штук семь блок-постов. Они просто стоят в населённых пунктах. Подъезжаешь на машине — а он на тебя разворачивает зениточку… К тебе подходят с автоматом. И им всё равно, что у тебя в машине сидят дети… Когда захватили аэропорт в Донецке, там действительно были убиты мирные жители, и снайперы не давали забрать тела этих людей. Всё так и было. А говорят: фотомонтаж и прочее. Да нет. Правда. Не знаю, как матери с западной Украины могут отправлять своих мужей, сыновей на своих же братьев, сестёр.
— Что думают о происходящем ваши земляки? Что говорят?
— Раньше мы свято верили, что всё закончится благополучно. Верили, что справедливость восторжествует. А потом… Слишком велика оказалась цена: жизнь. Понятно, что украинской армии нас не жалко. А ДНР своих жалко. Если б им не жалко было, уже давным-давно бы что-то решилось. Украинцы прячутся где-то в посёлках — ДНР не хочет туда стрелять, потому что знает, что там находится мать, тётя, дядя, бабушка, — как они туда будут стрелять? Надеемся, конечно, что всё скоро закончится. Но назад нам пути нет: как можно простить, если в каждой семье произошло какое-то горе? Я считаю, что и в нашей семье произошло горе: мы уехали. Не по собственному желанию. Пришлось уехать. Потому что если бы мы не уехали, что-то, возможно, произошло бы с моим мужем. Примирения уже не может быть…
* * *
Нескоро ещё коренные украинцы Касатановы привыкнут к тувинским степям, к суровому резкоконтинентальному климату. Зимние вещи, которые привезли с собой, в Сибири сгодятся разве на то, чтобы пережить межсезонье. Старшему сыну, которому четыре года преподавали предметы в школе на украинском языке, предстоит заново учиться русскому. Семье — обзаводиться жильём и обустраивать собственный быт.
Светлана только недавно поймала себя на том, что перестала переводить в уме цены с рублей на привычные гривны. Муж Николай, который на Украине заканчивал Черниговский юридический колледж, переводится на юридический факультет Тувинского госуниверситета. В вузе без лишних вопросов пошли навстречу: только документы попросили с места учёбы. В миграционной службе идёт процесс оформления статуса беженцев.
— Никогда не думала, что так сильно буду скучать по дому, — признаётся Светлана. — Всегда считала себя человеком твёрдым. Лишь бы с милым рядом. А сейчас… Но всё пройдёт. Привыкнем. Тем более что жаловаться нам грех: помогают здесь все. Правительство помогает. Откликнулись министерства. Детей в школу собрать помогли. Особенно большое спасибо Аясу Леонидовичу Лопсану. Форму деткам купил и вообще по всем вопросам мы к нему обращались. Были на приёме у заместителя председателя правительства. Пообещали нам, что, возможно, помогут с жильём… И Кызыл — городок хороший, нам нравится. Всем, кто помогает, большое спасибо.
Виктория КОНДРАШОВА