Старейший в Российской академии наук институт, основанный в 1818 году, Институт востоковедения («Азиатский музей»), готовится отметить свое 200-летие. В связи с юбилеем будет проведен целый ряд научных и торжественных мероприятий, среди которых и переиздание трудов российских востоковедов и путешественников прошлого. Одним из подобных трудов станет трехтомное «Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 гг.», совершенное Егором Тимковским. Комментированное и дополненное современными исследовательскими материалами описание путешествия подготовлено к изданию заведующим отделом истории Востока ИВ РАН, заслуженным деятелем науки РТ, профессором Дмитрием Дмитриевичем Васильевым.
Дмитрий Дмитриевич известен нашим читателям как тюрколог, более 40 лет посвятивший изысканиям и изучению памятников древнетюркской письменности в Туве, Монголии, Хакасии, Горном Алтае. 70-летию ученого его коллеги, друзья и ученики посвятили сборник научных статей, который отражает многообразие его научных интересов и направления его исследований.
Егор Федорович Тимковский служил военным чиновником высокого ранга в Азиатском департаменте Министерства иностранных дел Российской империи. По поручению сибирского генерал-губернатора М. М. Сперанского был назначен главой военной миссии (в ранге майора) для сопровождения нового архимандрита в русскую православную миссию в Пекине и конвоирования его предшественника о. Иакинфа (в миру — Никиты Яковлевича Бичурина) из Пекина в Петербург. Именно архимандрит Иакинф заслуженно считается отцом российского китаеведения — в Пекине он создал первый китайско-русский словарь, перевел целый ряд трактатов, написал труды по истории и этнографии тюркских и монгольских народов, населяющих Внутреннюю Азию. Православная миссия в Пекине в течение десяти лет выполняла роль дипломатического представительства России, но именно при Н. Я. Бичурине пробыла в столице маньчжурской династии дольше положенного — 13 лет (1808 — 1821 гг.). Миссия, поначалу прибывшая в китайскую столицу по дипломатической необходимости, при Н. Я. Бичурине превратилась в настоящий форпост российской политики, культуры и науки.
Е. Ф. Тимковский оказался человеком, причастным к уникальному историческому феномену не только по роду службы, но и «по пытливости ума». По форме труд Тимковского, возможно, напомнит современному читателю Интернет-дневник — блог: порой он обстоятельно и последовательно записывает события дня, порой мельком фиксирует короткие «твиты», порой вдается в пространные рассуждения об истории, морали и политике. Читать записки о путешествии Тимковского не скучно самому широкому читателю.
Е. Ф. Тимковский был представителем российской военной и интеллектуальной элиты, а об его вовлеченности в культурную жизнь России говорят дружеские отношения с А. С. Пушкиным и президентом Академии Художеств А. Н. Олениным. Путешествуя «в Пекин и обратно в Отечество», он находил время не только для путевых, но и историко-политических заметок. Помимо будней маленького отряда, в поле зрения автора попали история Центральной Азии и населяющих ее народов, как мы сказали бы сейчас — международные отношения в регионе, обзор источников и литературы, этнографические вопросы, наблюдения за отправлением культов, наконец, практически неизвестный до того в России буддизм. При этом автор записок неоднократно подчеркивает свое глубокое уважение к Бичурину-Иакинфу, которого ему предстояло конвоировать в Россию: «С чувством истинной признательности скажу, что я весьма многим обязан глубоким, основательным сведениям о. Иакинфа относительно Центральной Азии».
В дневнике отражены впечатления от повседневных трудов и нужд небольшого отряда, описаны его взаимодействие с встречающимися на пути народами, отдельными их представителями, а также природные явления, реки, горы и долины. Путь отряда проходил и по юго-западной части Урянхайского края. Приведем один из отрывков сочинения:
«Около 4 часов по полудни проехал мимо нас, в обратный путь из Пекина, амбань, управляющий 7 Хошунами западных Урянхов. Амбань ехал в красивой китайской одноколке, везомой одним верблюдом. Вся свита его, довольно многочисленная, ехала верхами, также на верблюдах. Три кочевника сего конвоя приезжали из любопытства в наш стан. Они сказали нам, что амбань вызван был из своих кочевьев, от подошвы Алтайского хребта, на богдоханскую звериную охоту в Мурэн Оба (полагаю, что речь идет об окрестностях современного «Моген Бурена», села Кызыл-Хая, в Монгун Тайгинском районе — прим. Д. В.). Однако охота в сию осень не состоялась, по воле высшего правительства. Амбань возвращается на Ургу для того, чтобы получить там благословение от Хутухты.
Урянхи составляют одно из поколений монгольских; кочуют на северо-запад от халхасов, по южной стороне хребта Алтайского; часть их переходит на летнее кочевье к северной подошве оного хребта, т. е. в пределы России, и платит двойной ясак: нашему правительству и китайскому. Войлочные юрты их или кибитки, по словам тусулахчи Идама, имеют вид длинных сараев.
Часу в 7 пришли, по обыкновению, в юрту мою Цзангин и Кундуй, назначенные для препровождения миссии. Кундуй из урянхов, назад тому лет 14 состоявший в Урге при вaне, в должности хя [телохранителя], человек весьма расторопный. Он хвалился благосклонностью к нему некоторых из членов последнего Российского посольства. Цзангины и Кундуи выбираются в сии звания обществом; по выборе, ездят в Ургу на одобрение: но совершенно утверждаются в своем звании Пекинским чжурганом или Палатою иностранных дел.
Наш Кундуй долго был в своем Сомуне [эскадроне] Цзангином. Но как по спискам, представляемым к богдохану, в каждом Сомуне по положению считается не более 150 семей; то остающиеся за штатом, коих число весьма велико, иногда своевольствуют и производят беспорядки в степях. Однажды случилось здесь значительное воровство: по закону, взыскано с Цзангина, за оплошность, 27 лан, или 54 р. серебром, штрафа, a как усмотреть, говорил Кундуй, — степь велика... Посему он просил уволить его от должности Цзангина. В последствии, однако же, за его хорошие способности, он выбран в звание Кундуя, каковое имя и закрепилось за ним.
Окт. 8. Ночь ясная; но утром восточный ветер нанес густые тучи. Переменив наиболее усталых верблюдов на бывших у нас в запасе, отправились мы с Шибету в 9 часов; на следующую же станцию Шара шарату, в 20 верстах отстоящую, приехали во 2 часу пополудни.
Дорога лежит на В., по небольшим высотам, между коими есть пространные лощины. Первая из них, орошаемая ключем Мухор Булак весьма хорошей воды, называется Дерису. На помянутой лощине стоит много юрт, коих вообще не мало видели мы в нынешний переезд. Во многих местах кучами лежат халцедоны [Chalcedonius] цветом серые, сине-туманные, белые непрозрачные и даже голубые. Сии последние много однако же уступают халцедонам Нерчинским. Попадаются здесь и такие халцедоны, кои, подобно богемским, содержат в себе древесные изображения, происходящие от марганца.
Станция Шара-шороту лежит вправо от дороги, на обширной равнине, на которую собралось ныне более 20 юрт кочевников. Причиною такового стечения народа полагать должно имеющиеся здесь два прекрасных колодца, из коих один неисчерпаем.
Лишь только мы приехали, как множество монголов, хорошо одетых, окружили нас; они вошли к нам в юрту, и на все смотрели с великим любопытством. Через час привели к нам, по приглашению тусулахчи, несколько верблюдов и лошадей для промена. Но едва я с обозным успел осмотреть их, как прискакали на лошадях от юрты битигчи станионные цзангин и кундуй и начали бить меновщиков нагайками. Потом служители битигчи, подстрекаемые старым цербу, в виду нашем и самого битигчи пустили тучу каменьев на верблюдов и людей, и тем разогнали всех. Виновниками таковой наглости были: Толмач битигчи, коему бусулахчи недавно сделал строгий выговор за то, что он не допускал к нам меновщиков; a равно старый цербу, дня за три искавший у наших казаков купить [т. e. получить в подарок] моржану, или кораллов рублей на 25 серебром.
По распоряжению моему, обозный и переводчик Фролов немедленно отправились к битигчи, для объяснения дела. Сему китайцу сказано, что он сам позволил нам выменивать у кочевников нужный для нас скот; но сего дня меновщиков прогнали от нас насильственным образом. Впрочем, мы имели при сем в виду и ту мысль, что китайские проводники миссии, конечно, желают привести наш скот в расстройство и принудить нас к найму верблюдов и лошадей, чрез их посредство, как то было в проезд миссии 1807 и 1808, a тогда вся сумма денег, на прогоны употребляемая, не минует их рук. Наконец, тусулахчи объявляет, что он о всех таковых неустройствах, коим он ведет подробную записку, донесет вану, — удалился. Битигчи, обратясь потом к обозному и переводчику, сказал, что он отнюдь не воспрещает нам менять скот; но только опасается, чтобы посторонние люди не обеспокоили нас. Какая изворотливость! Сколь необыкновенная потачка служителям! — Вот новый урок путешествующим в Китай».
Тимковский не упускает возможности сообщать читателям и те легендарные сведения, которые ему удается услышать от местного населения, и которые в то время были практически неизвестными в России и Европе:
«После междуцарствия, продолжавшегося три года и три месяца, наконец, в августе 1251 года, монгольские князья, собравшись на р. Ононе, возвели на ханство Мынгэ или Мангу, старшего сына Толуева; а Шилемынь, против воли бабки своей, отвергнут. Мынгэ начал утверждать порядок в правлении и власть императорскую сосредоточил в своих руках. Князь Батый и полководец Урянхатай, сын Субутаев, содействовали возведению его на престоле. В сентябре Хубилай, брат Мынгэ хана, принимает начальство над войском, и полководец монгольский, Цаган, нападает на Сычуань и Хубэй. В исходе года тибетский лама, Намо, получает титло царского учителя и делается главою Шигемунианского вероисповедания. Вот начало звание Далайлам; но они тогда не имели еще сего титула и жили не в Тибете, а при дворе монгольском. …В июле 1253 года монголы начали войну в Персии. В декабре Хубилай уничтожил Делийское царство и вступил в юго-западный край Тибета. Король тибетский, Сокто, добровольно покоряется. Из Тибета Хубилай идет в обратный путь; а полководца Урянхатая посылает далее на юг, в Аву и другие королевства. …В 1257 году монголы усилили войну в Китае. Урянхатай прошел Аву, Негу, Лаосс, вступил в Тонкин и разорил столицу оного; но, по причине несносных жаров, чрез девять дней предпринял обратный поход. В октябре Хан Мынгэ отправил большие корпусы войск в южный Китай, брата своего Алибугэ оставил управлять в Холине; сам с 40000 монголов вступил в Тангут; полководцу Урянхатаю, возвращавшемуся из Тонкина, предписал идти к городу Хэчжоу, куда и сам намерен был прибыть…. После многих неудачных стычек, при осаде сей, Мынгэ умер, наконец, в сентябре месяце, от болезни, под самыми стенами города Хэчжоу…. Таким образом, война сия, которой цель была завоевать монголам все китайское государство, посреди успехов прекращена. Хан Мынгэ в истории китайской назван Сяньцзун».
Тимковский вносит в свое описание некоторое количество тематических разде- лов — очерки политической истории Центральной Азии, историко-географический очерк Монголии, очерк истории буддизма. Он одним из первых увлекается расшифровкой главной буддийской молитвы и ее известной всему миру единственной строки «Ом мани падме хум», привлекая для этой цели труды современных ему востоковедов.
По возвращении в Петербург Н. Я. Бичурин был обвинен Священным синодом в «нецелевом расходовании средств», потраченных им на приобретение древнекитайских рукописных исторических сочинений, которые впервые были переведены им и стали для европейской науки бесценными источниками. Его лишили сана и сослали в Соловецкий монастырь, откуда ему вскоре удалось вернуться в Петербург, благодаря заступничеству самого Тимковского и петербургского круга светских друзей, в число которых входил и А. С. Пушкин.
Бичурин стал модной фигурой в салонах, но одновременно и труд Тимковского приобрел популярность читателей и был сразу же переведен на немецкий язык. Опосредованно, через Бичурина, Тимковский повлиял и на представления о степных народах А. С. Пушкина, познакомившегося с архимандритом-китаеведом в июне 1827 года. Тогда поэт возвратился из ссылки и появился в доме Карамзиных, где встретил также вернувшегося из ссылки Бичурина, работавшего уже в МИДе России переводчиком китайского языка. В гостиной В. Ф. Одоевского «…они часто сходились — веселый Пушкин и отец Иакинф с китайскими сузившимися глазками», обсуждая китайскую рифмовку, путешествия и мечты о путешествиях новых. Тимковский собирается в новое путешествие, и Пушкин, которому не дают разрешения на поездку в Европу, загорается желанием примкнуть к отряду в качестве дипсотрудника. Он обращается с просьбой в МИД. Но не сложилось…
В Архиве внешней политики Российской империи нами найден документ, датированный январем 1830 года, где шеф Третьего отделения А. Х. Бенкендорф наложил резолюцию на Прошение Пушкина, вдохновленного путешествиями Бичурина и Тимковского в Китай. «…Что же касается Вашего желания сопровождать наше посольство в Китай, то оно теперь не может быть исполнено, так как все чиновники в него уже назначены и не могут быть переменены…»
История, как говорят, не имеет сослагательного наклонения. Но если бы А. С. Пушкин получил разрешение сопровождать миссию, возможно, не произошла бы трагедия на Черной речке, а он, вдохновившись новыми восточными впечатлениями, обогатил бы нас новыми романтическими сюжетами, которые были так близки ему. Возможно, вместе с экспедицией он побывал бы и в Туве, путь через которую был ранее проложен отрядом Тимковского, чьи записки подвигли А. С. Пушкина на попытку совершить путешествие на Дальний Восток.
После Тимковского и его современников мировое востоковедение выяснило многие вопросы, казавшиеся российскому майору необъяснимыми, (впрочем, многие из которых так и не выяснены до сих пор — например, место захоронения Чингисхана), уточнило транскрипции, исторические факты и продолжает работать, расследуя дела давно минувших дней. В этом плане «Путешествие» Тимковского во многом интересно нам не как последнее слово исторической или этнографической науки, а как портрет автора и современного ему образованного общества. Тимковскому интересно не только то, что интересно специалисту, но и то, что было бы интересно нынешнему туристу — то есть все, что отлично от родного и привычного, что «цепляет» глаз, ухо и пытливый ум.
И тогда мы с удивлением обнаруживаем, что экзотическое для российских путешественников «сарацинское пшено» превращается в наш обычный рис, Шигемуний в Будду Шакьямуни, а «Палласов кот» — в символ московского зоопарка и давно известного в Туве и Монголии и впервые упомянутого именно Тимковским кота манула. Ибо, как в раздумьях вопрошал сам автор «Путешествия»: «Истина существует только в воображении».
Дмитрий ВАСИЛЬЕВ,
профессор, тюрколог